С ее легкой руки идея удобно расположилась за нашим столиком и теперь созревала, наливаясь соком.

– Прошло всего три месяца, а я уже... почти – как бы – в отчаянье.

Еще один спелый, сочный, лопающийся персик. Я был на седьмом небе от счастья.

– И? – спросил я.

– Что и?

Кажется, она не понимала, что я хотел сказать.

– Я имею в виду... зачем ты мне все это говоришь?

Я многозначительно на нее посмотрел.

– Ох, верно. Я понимаю. Да – я помню. Я просто подумала – что это очень забавно.

– Что? Что забавно?

– Ты. Ты забавный.

– Что? Почему?

– Просто забавно. Знаешь, это просто ирония судьбы.

– Почему?

– Просто мне смешно. Вот ты здесь, крутишься вокруг меня, распушив хвост, и если бы ты не был... тем, кто ты есть... я бы, наверно, позволила всему идти своим чередом, просто чтобы привести себя в порядок.

– Что? Кто же я есть?

– Ты друг Джеймса.

– И что? Что с того? Мы с тобой познакомились из-за Джеймса. Что из этого?

– Как это, что из этого?

– Он уехал, И еще сто лет не вернется.

– Господи! Ты наверно всегда во всем уверен, но я к таким вещам отношусь иначе. И вообще так нельзя.

– Почему?

– Ну – мы ведь друзья, правда?

– Правда.

– В этом все и дело. Понимаешь – если бы ты был просто посторонним, и мы бы только что познакомились, то можно было бы – ну, ты понимаешь – а потом спасибо, было очень приятно, прощай. Но мы друзья. Поэтому так нельзя.

– Почему нельзя?

– Нельзя и все.

Плохо. Я прикрыл руками обиженное покрасневшее лицо. Лиз не то усмехнулась, не то вздохнула и сочувственно царапнула меня по колену. Всего лишь сочувственно.

– Послушай – помнишь, о чем мы говорили по телефону?

– О чем?

– Все наши друзья кто заграницей, кто в университете. Мы с тобой сидим в одной и той же жопе. Слушай – я жутко рада, что ты приехал из Швейцарии. Знаешь, как хорошо, когда есть с кем поговорить кроме этих долбоёбов из колледжа. Мы можем ходить вместе на ланч. Я не хочу выбрасывать все это на помойку только для того, чтобы разок перепихнуться.

– Хорошо. Я понимаю.

Она похлопала меня по ляжке.

* * *

Для того, чтобы разок перепихнуться я бы с радостью выкинул на помойку все, что угодно – и вообще, кто сказал, что это должен быть всего разок?

Судя по всему, ее понимание слова “отчаяние” сильно отличалось от моего.

После свидания в Кэмдене, мы стали видеться с Лиз на удивление часто. Странно, но она оказалась права: нам не нужно было трахаться.

Мы знали прекрасно, что у каждого на уме, и без лишних слов отодвинули секс в сторону. Она по-прежнему очень нравилась мне и знала это, но теперь мы понимали, что ничего не произойдет (по крайней мере вели себя так, как будто понимаем) и в результате действительно стали друзьями.

Впервые я дружил с девушкой. Она обладала веселым нравом, и мне совершенно искренне было с ней хорошо, несмотря на то, что я постоянно представлял ее голой и ничего не мог с этим поделать. Мне было с ней лучше, чем с кем угодно из своих прежних друзей. Мы смеялись над любой ерундой, а иногда под настроение заводили серьезные беседы. Мы договаривались до вещей достаточно... ну, интимных. Я стал рассказывать ей то, что никогда и никому не говорил раньше. Не помню сейчас, что конкретно это было, но знаю, что очень глубоко запрятанное.

Хотя мы были просто друзьями, и хотя я не делал больше никаких пассов, мы становились друг другу все ближе и ближе. Сидели, тесно прижавшись друг к другу. Гуляя, держались за руки. А в кино моя рука сама собой оказывалась на ее колене, а ее – на моем.

Я не специалист, конечно, но почти уверен, что какая-то чувственность была между нами. Я не делал ей никаких предложений, все шло само собой – помимо нашей воли. Чем чаще мы бывали вместе, касались друг друга, говорили о сокровенном и вытаскивали секреты из самых глубин наших душ, тем быстрее росла чувственность – сама по себе, а мы могли делать вид, будто ничего не замечаем.

Иногда она говорила: “У тебя очень узкое личное пространство, правда?”, что было полной чушью. Моя зона безопасности на самом деле пошире чернобыльской, я терпеть не могу прикасаться к людям – я не придумываю, так и есть, – но сейчас пришлось соврать и сказать, что она абсолютно права.

Она не могла не понимать, что вся эта дружба – фарс, и что рано или поздно что-то должно случиться, но не собиралась этого признавать и была уверена, что я не признаю тоже.

* * *

Я почти не сомневался, что дело идет к сладкому и мучительному безумию, после которого мы не сможем смотреть друг другу в глаза. Но в один прекрасный день Лиз перевернула все с ног на голову, вывалив на меня идею, открывавшую такие возможности, о которых я не мог даже мечтать.

Дело было в конце апреля, и Лиз уже третий раз за неделю прогуливала колледж. Всю вторую половину дня мы провалялись на траве в Хэмпстед-Хит[4]. Я лежал, вытянувшись во весь рост, а голова Лиз удобно устроилась у меня на животе.

– Что ты собираешься делать? – спросила она.

– В смысле?

– До конца года.

– Это вопрос на пять миллионов.

– На шесть.

– Какая разница?

– У тебя еще целых четыре месяца.

– Угу.

– Собираешься работать?

– Не, неохота.

– А тебе нужно работать?

– Не-а.

– Шутишь.

– Нет. У меня мешок денег.

– Правда?

– Неужели незаметно?

– Не очень-то ты толстый.

– Приятно слышать.

– Когда ты успел так разбогатеть?

– В Швейцарии платят минимум штуку в месяц, тратить было негде, поэтому кое-что осталось.

– Штуку в месяц?

– Они потом отбирают все назад за жилье и кормежку – хоть ты спи на чердаке и кормись объедками. Но все равно, я привез больше тысячи.

– Ну да?

– Плюс носочный магазин.

– Ну ты и жаба! Хоть бы раз сводил меня пожрать по-человечески. Мороженое бы купил, что ли.

– Хрен. Они мне еще пригодятся.

– Для чего?