* * *

Вот в чем состоит важная сторона волонтерского года: наша цель – по крайней мере, одна из многих целей – переключиться с я-перспективы на мы-перспективу. Перенестись из конца алфавита ближе к его середине. Мы. Жизнь, посвященная другим, а не самому себе. Во время профориентации нам рассказывали, что стоит принять для себя мы-перспективу, как все остальное естественным образом находит свое место на втором плане.

Жить жизнью, в которой ты сама и то, чего ты хочешь, отходит на задний план… Со стороны все это кажется романтичным, бескорыстным и благим делом. Но есть большая разница между разговорами о том, что ты всегда хотела помогать другим и быть лучшим человеком, и тем, чтобы разом от многого отказаться и попытаться воплотить это в жизнь. Задний план – трудное, жесткое, мучительное место пребывания, особенно в культуре, которая учит нас всегда быть на переднем плане, в центре и в огне.

Однако в том районе, где мы жили, нам было легче отыскать этот самый задний план, чем в большинстве других мест. Нижний этаж нашего многоквартирного здания занимал иммиграционный центр, в котором двое из моих соседей должны были вести курсы английского языка.

Иммиграционный центр св. Риты был создан для обслуживания новых жителей Бронкса – в основном вьетнамцев и камбоджийцев. Многие иммигранты, которые приходили сюда, прибыли в Америку в надежде на лучшее будущее. Средоточием всего этого была сестра Джин Маршалл – женщина, которая, по-видимому, расчистила завалы в своем сердце, чтобы освободить место для других людей, а точнее – для жителей этого района. На стене висела ее фотография с Биллом Клинтоном, сделанная, когда она стала одной из пяти американцев, удостоенных премии Элеоноры Рузвельт за выдающуюся деятельность в области защиты прав человека. Часто по утрам я выскальзывала из-под белого стеганого одеяла и спускалась на три лестничных пролета, чтобы сесть в холле центра и вести записи в дневнике, прежде чем начнется рабочий день. Мне нравилось его безмолвие. Мне нравилось сидеть посреди этого обширного пространства и воображать, как всего через пару часов центр заполнится людьми. Словно сами стены этого места придавали мне сил для нового дня. Немногие люди могут сказать, что нижний этаж их дома служит еще и источником сердцебиения для сотен людей из бедных кварталов.

* * *

В тот первый день мы вкатили свои чемоданы вверх по трем пролетам лестницы и начали распаковывать и размещать свою жизнь в спальнях, к которым вел длинный коридор. Я бы рада была рассказать тебе, читатель, о цвете ковров или фактуре стен, но тут-то память – или та ее часть, которая любит находить смысл в каждой детали, – подводит меня. Видишь ли, если в вещах нет чего-то такого, что я воспринимаю как некое откровение, я напрочь их забываю. Для меня никогда не бывает просто кладовой. Не бывает просто проходного помещения. Ты мог бы показать мне голубую плитку на полу в своей кухне – и не было бы ни малейшего шанса, что я ее запомню. Зато если бы ты рассказал мне, как приятно эта плитка охлаждает разгоряченный лоб, если свернуться калачиком и немножко полежать на полу, голубизна этой плитки запечатлелась бы в моем мозгу навсегда.

В моей спальне были ярко-красные занавески, которые не сочетались ни с одним предметом обстановки. Но я называла ее комнатой с красными занавесками, потому что это было ее единственное яркое отличие. Когда моя мама впервые приехала в Бронкс, она ждала меня на платформе станции подземки Фордэм Роуд, обмотав вокруг запястья ремень ярко-красного футляра своей цифровой камеры. Я спросила, что она собирается фотографировать.

– Твой район, – безмятежно ответила она. Я дала ей понять по дороге к нашей квартире, что мой район – не то место, где есть что фотографировать. За весь проделанный путь она сделала только одно фото. И это было фото красных занавесок.

Первое, что я сделала в комнате с красными занавесками, – развесила на стенах письма. Это единственный способ превратить четыре стены, в которых я живу, в настоящий дом. Мне всегда было необходимо, чтобы меня окружали слова, окутывающие меня, точно шаль; слова, полные мудрости и надежды.

Письма заняли почти три стены спальни. Люди спрашивали, откуда они пришли, и я отвечала, что часть написана моей мамой, а часть – от друзей и подруг. Но большинство этих писем были результатом одного слова – мандаре.

Мандаре – традиция выпускного курса в моем колледже. Это итальянское слово, которое означает «посылать». В конце уикэнда для старшекурсников, готовых получить дипломы, полдесятка добровольцев торжественно выходили из дальнего угла, держа в руках большие коричневые бумажные пакеты. Имя каждого адресата было выведено толстым черным маркером. Внутри каждого пакета громоздилась стопка писем от членов семьи, близких друзей и родственников, собранных за предшествующие недели. Все эти люди получали по почте обращения, в которых говорилось примерно следующее: «Послушайте, такой-то человек в вашей жизни вот-вот получит диплом. Пожалуйста, напишите ему что-нибудь такое, от чего он будет рыдать горючими слезами». Наверное, этот призыв был оформлен как-то более официально. Но у людей появлялся шанс вывернуться наизнанку на бумаге и пожелать тебе удачи в твоих новых начинаниях так, чтобы это пожелание помнилось дольше, чем пост в Фейсбуке. Я тогда добрый час заливалась слезами, читая письма от родителей, тетушек, лучших подруг и людей, с которыми мы в лучшем случае здоровались в кампусе. Порой я улучала минутку, чтобы оглядеться по сторонам и посмотреть на своих однокурсников, у каждого из которых на коленях лежала пачка писем. Или вообще никаких писем, за исключением таких: «Я видел тебя как-то раз в кампусе. Ты была в голубом свитере. Уверен, что ты хороший человек. Желаю удачи в выплате студенческих кредитов». Я не могла не думать об этих людях, сидя в лужице из слез, соплей и чернил. Даже после того как я сложила все свои письма и отвезла их домой, я не переставала гадать, каково это: подарить пухлый сверток любовных писем человеку, которого знать не знаешь. Человеку, который в ином случае может никогда ничего подобного не получить. Всем нам, знакомым и незнакомцам, время от времени требуется подобное напоминание. Ты достоин. Ты – чистое золото. В тебе это есть.

* * *

Первое, что мы поняли, оказавшись в своей новой квартире, – это что никто и не думал шутить, говоря нам во время ориентации, что мы будем жить в здании, примыкающем к церкви. К очень, очень большой церкви. Если тебе хочется точности, то к кафедральному собору Бронкса. Он был так же близок к нам, как соседские патио. Типа, «кстати, у меня на заднем дворе стоит огромный католический храм».

Один священник из общежития-ректория,[5] к которому было пристроено наше здание, ждал у ворот, чтобы устроить нам экскурсию по территории, после того как мы разместимся. Первым пунктом программы и была эта самая церковь.

– Как-то раз у нас здесь снимал музыкальный клип Пи Дидди, – поведал он нам, когда мы подошли поближе к центральному входу в храм. – Все ужасно из-за этого взволновались.