«Как человек я расцвел, — писал он. — Здесь было столько красоты, такая живая музыка, такие превосходные школы, простые люди были такими открытыми и веселыми, что, оглядываясь вспять на бескрайний, бесплодный концлагерь Советского Союза, я различал в нем форму ада». Гордиевский начал играть в бадминтон и полюбил эту игру, в которой ему особенно нравились обманные приемы. «Волан, замедляя свой полет в последние несколько секунд, дает игроку шанс пустить в ход сообразительность и в последний момент изменить тактику». Именно эта перемена тактики в последний момент стала приемом, который со временем он доведет до совершенства. Гордиевский посещал концерты классической музыки и зачитывался библиотечными книгами, а еще он объездил все уголки Дании — иногда при выполнении шпионских заданий, но чаще всего просто ради удовольствия, раз уж была такая возможность.

Впервые в жизни у Гордиевского появилось ощущение, что за ним никто не следит. Но тут он как раз ошибался.

Служба безопасности и разведки Дании, Politiets Efterretningstjeneste (ПЕТ), была крошечная, но работала чрезвычайно эффективно. Ее задачи формулировались так: «предотвращать, расследовать и пресекать операции и деятельность, представляющие угрозу для свободы, демократии и безопасности Дании». У ПЕТ имелись большие подозрения, что именно такую угрозу представляет Олег Гордиевский, и с самого момента прибытия в Копенгаген молодого русского дипломата, большого ценителя классической музыки, за ним установили пристальное наблюдение.

Датчане в плановом порядке следили за сотрудниками советского посольства, но не располагали средствами для круглосуточного надзора. Некоторые телефоны внутри посольства прослушивались. Между тем кагэбэшные техники успешно проникли в радиосети ПЕТ, и пост подслушивания внутри посольства все время перехватывал сообщения, которыми обменивались датские группы наружного наблюдения. Елена Гордиевская работала теперь в КГБ наряду с мужем, и она как раз прослушивала все эти сообщения и переводила их на русский. В результате кагэбэшники часто без труда вычисляли, где именно находятся машины датской разведки, и знали, в какие часы датчане прекращают слежку. Каждому дипломату, в котором подозревали тайного агента КГБ, присваивали кодовое имя. Гордиевского в радиосообщениях ПЕТ называли Дядюшкой Гормссоном (это была аллюзия на короля Харальда Синезубого Гормссона, правившего Данией в Х веке).

В датской службе госбезопасности почти не сомневались, что Гордиевский (он же Горнов, он же Гвардейцев, он же Дядюшка Гормссон) — сотрудник КГБ и его дипломатическая работа — просто прикрытие.

Однажды Олега и Елену пригласили поужинать их датские друзья — полицейский и его жена. Пока они были в гостях, ПЕТ проникла в их квартиру и установила подслушивающие устройства. Гордиевский отнесся с некоторым подозрением к приглашению датской четы и потому, хорошо помня все уроки школы № тот, прибег к маленькой предосторожности: перед уходом вмазал капельку клея между дверью прихожей и дверной рамой. После возвращения со званого ужина он увидел, что невидимая клеевая печать взломана. с того дня Гордиевский знал, что вести дома разговоры следует очень осторожно.

Взаимная слежка велась довольно хаотично и халатно — причем с обеих сторон. Сотрудники КГБ, поднаторевшие в методах «проверки», часто исчезали с датского радара. Но не менее часто Гордиевский и его коллеги самонадеянно полагали, что оторвались от погони и «очистились», но очень ошибались.

Или ПЕТ просто вела наблюдение за копенгагенским кварталом красных фонарей, или датчане прицельно шли по пятам Гордиевского — так или иначе, его засекли в тот момент, когда он вошел в секс-шоп и купил там порножурналы для гомосексуалов. Женатый сотрудник советской разведки, обнаруживший интерес к гей-порно, делается уязвимым, потому что человека с подобными секретами легко шантажировать. Датские спецслужбы аккуратно сделали у себя соответствующую запись и передали раздобытую ценную крупицу информации своим избранным союзникам. Впервые в архивах западной разведки рядом с фамилией Гордиевского появился вопросительный знак.

Олег Гордиевский мало-помалу становился самым полезным сотрудником КГБ. Любимов писал, что Гордиевский, безусловно, выделялся среди коллег своим блестящим образованием, жаждой знаний, любовью к чтению и тем, что, как Ленин, посещал публичные библиотеки.

Единственной тучкой на горизонте был его брак, который, казалось, увядал с той же быстротой, с какой расцветала его внутренняя культурная жизнь. Отношения, начавшиеся без особого пыла, делались все более прохладными. Олег хотел детей, Елена была категорически против. Через год после приезда в Данию Елена призналась мужу, что перед отъездом из Москвы она, не посоветовавшись с ним, сделала аборт. Гордиевский почувствовал себя обманутым и очень разозлился. Сам он, превратившись в мощный сгусток энергии, поражался тому, что молодая жена остается до странного пассивной и безучастной к окружавшим их новым зрелищам и звукам. Ему начинало казаться, что они поженились «скорее по расчету, чем по любви», и «ощущение пустоты» внутри него неуклонно возрастало. Гордиевский говорил, что всегда относился к женщинам «уважительно». В действительности он, как и многие советские мужчины, придерживался старомодных взглядов на брак и считал само собой разумеющимся, что жена будет безропотно заниматься готовкой и уборкой. Елена же, опытный кагэбэшный переводчик, заявляла, что «женщина может найти себе занятия поинтереснее, чем домашнее хозяйство». Олег, пожалуй, легко поддавался многим новым веяниям в западном обществе, но терпимость его заканчивалась там, где начиналось движение за женское освобождение. Еленин «бунт против домашнего хозяйства» (как он это называл) вызывал в нем все большее раздражение. Он пошел на кулинарные курсы — в надежде, что Елене станет стыдно и она сама возьмется за готовку. Но или она не обратила на это внимания, или ей было все равно. Ее меткие колкости, когда-то казавшиеся очень остроумными, теперь лишь бесили его. Ощущая свою правоту, Гордиевский становился упрямым и несговорчивым. Чтобы унять раздражение, он каждый день часами бегал в одиночку по паркам Копенгагена и возвращался домой таким уставшим, что сил на ссоры просто не оставалось.

Пока его семейная жизнь давала легкие трещины, внутри советского лагеря происходили сейсмические потрясения.

В январе 1968 года первый секретарь чехословацкой компартии, Александр Дубчек, затеял в своей стране либеральные реформы. Он решил ослабить советскую узду — дать гражданам свободу передвижения и свободу слова и отменить цензуру. Провозглашенный Дубчеком «социализм с человеческим лицом» означал ограничение полномочий тайной полиции, улучшение отношений с Западом и, наконец, проведение свободных выборов.

Гордиевский следил за этими событиями с нарастающим волнением. Если Чехословакии удастся ослабить московскую удавку, ее примеру могут последовать и другие советские сателлиты. Внутри копенгагенской кагэбэшной резидентуры мнения о важности чешских реформ резко разделились. Одни говорили, что Москва в итоге пойдет на военное вмешательство, как это произошло в 1956 году в Венгрии. Другие — и в их числе Гордиевский и Любимов — были убеждены, что чешская революция одержит верх. «Мы с Олегом были уверены, что советские танки не войдут в Прагу, — писал потом Любимов. — Мы поспорили на целый ящик „Туборга“». Даже Елена, обычно равнодушная к политике, наблюдала за происходившим как завороженная. «В реформах, проводимых Дубчеком, мы… видели пролог к либерализации и советской системы», — писал Гордиевский.