17 апреля 1961 года

Место действия — город Сьенфуэгос на берегу большого залива на южном побережье Кубы. Время — раннее утро. Мне семь лет, и я иду в соседний магазин, чтобы купить хлеба на завтрак. Небо вдруг взрывается ревом самолетов. Они стреляют. Мама кричит мне что-то, а я застыл на месте, завороженный происходящим над головой. Меня толкают на землю. Отец, запыхавшись, накрывает меня своим телом. Я лежу рядом с электрическим столбом, чувствую запах черной смолы, которой обмазано его основание, и рассматриваю царапины, оставленные «кошками» электриков.

Отец шепчет, чтобы я не шевелился и не поднимал голову, но я все равно пытаюсь разглядеть, что происходит в небе. Из самолетов выпадают какие-то блестящие металлические предметы — не снаряды (как я узнаю потом), а отстрелянные гильзы. После налета мы, ребятишки, будем часами искать их на земле. Мы пока не знаем, что в часе езды от нас, в заливе Свиней, началось американское вторжение.

На следующий день люди Кастро пришли за моим отцом.

Его удерживали девятнадцать дней — избивали, мучили угрозами, почти не кормили, как и тысячи других несчастных, которых без предъявления обвинений закрыли в местном спортивном комплексе. Потом другой узник отдал ему свое удостоверение личности. Тот человек знал, что мой отец ненавидит Кастро и в конце концов будет признан контрреволюционером.

Шанс был невелик, но в неразберихе отцу удалось выйти на волю. Он вернулся домой — к маме, ко мне и двум моим сестрам, — но только на пару часов. Он собрал немного вещей, не взял даже чемодана и сказал матери, что должен бежать, пока охранники не заметили ошибку и он не оказался вместе с другими контрреволюционерами у стены, в ожидании расстрела. Через несколько недель тысячи людей действительно были казнены или просто исчезли.

Куда ушел отец? Он не сказал. Он не хотел, чтобы мы это знали, ведь солдаты могли вернуться. Он обнял нас всех и поцеловал меня последним. Верный царящим на Кубе патриархальным обычаям, он сказал мне на прощание: «Теперь ты главный в семье. Ты должен стать мужчиной». Слезы покатились у меня по щекам, я еле держался на своих тощих ногах. Так закончилось мое детство.

Через неделю кубинские солдаты, которые тайно наблюдали за нашим домом, ворвались к нам среди ночи и обыскали все комнаты. Они ушли ни с чем, но сначала согнали нас в гостиную и погрозили винтовками. Намек был ясен: нужно бежать. Америка стала для нас землей надежды.

А теперь перенесемся в 1971 год, на десять лет позже операции в заливе Свиней. Место действия — Южная Флорида. Мне семнадцать лет, и я оканчиваю школу Хайалиа, где неплохо играл в бейсбол и уже получил более тридцати предложений стипендии. По вечерам я работаю кассиром в спортивном отделе универмага «Ричардс» на 103-й улице в Хайалиа. Я стою за кассой, когда управляющий звонит мне по внутреннему номеру: «Останови двух мужчин, которые идут по магазину. Они только что нас ограбили!»

Я бросаюсь за мужчинами, они скрываются за одежной стойкой. Я бегу вперед, блокирую выход, как вдруг один из них выскакивает из-за стойки и летит прямо на меня. В последний момент я замечаю нож. Я уклоняюсь, но этого оказывается недостаточно.

Хирурги наложили мне на левую руку 180 швов, внутренних и внешних. Они сшили бицепс и трицепс, восстановили разорванные артерии. Рассеченные мускулы сократились почти до самой груди, и докторам пришлось вытаскивать их обратно. Я провел в больнице двадцать один день и потерял много крови. В ране развилась инфекция, я почти не чувствовал пальцев и не мог пошевелить ими.

Я выздоровел, но моя спортивная карьера закончилась. Еще два года я не мог поднять руку над головой. Когда все лекарства, электростимуляция, пластические операции, профессиональная терапия и реабилитация остались в прошлом, я получил письмо от президента Ричарда Никсона, который благодарил меня за проявленный «героизм». Тяжелые времена для Никсона еще не настали — Уотергейтский скандал ждал его впереди. А пока я гордился, что американский президент нашел время поблагодарить какого-то иммигранта, который просто исполнил свой гражданский долг.

С самого детства три мощные силы задавали курс моей жизни. Любовь и благодарность Америке за гостеприимство, оказанное моей семье. Непреходящее чувство (оно со мной и сейчас), что я никогда не смогу в полной мере отплатить этой стране за все возможности, которые она нам предоставила. Убеждение, что, как сказал Эмерсон[2], «Когда долг тихо шепчет: “Ты должен”, — юность отвечает: “Я могу”».

Впоследствии Род Рамси подвергнет это чувство долга таким испытаниям, каких я не мог и представить. Будут моменты, когда я с ужасом поверю, что он нас переиграет. Его интеллект и интересы потрясут всех и каждого, но одновременно станет ясно, что его мало заботит то, что так важно для меня: государство, честь, патриотизм. Потому он и окажется так опасен не только для этой страны, но и для всего мира.

23 августа 1988 года

Мне было тридцать пять, и я работал на ФБР с двадцати трех лет — большую часть своей взрослой жизни. Рекрутер в Бюро сказал, что они лишь однажды делали предложение человеку моложе меня. Не знаю, правда ли это. Интересно, что ФБР узнало обо мне благодаря футболу, хотя я уже не участвовал в серьезных матчах.

Пока я лежал в больнице в Майами, мой последний школьный год заканчивался и тридцать одно из тридцати двух предложений спортивной стипендии были отозваны. Осталось лишь одно — из Университета Бригама Янга. Тренер Лавелл Эдвардс позвонил мне и сказал, что все еще хочет видеть меня в команде. Почему бы не попробовать? Я попробовал, но через три дня рука, которую я перед этим чуть не потерял, распухла и стала в три раза толще. Врачи заговорили о тромбах и возможном повреждении нервов.

Так пришел конец моим мечтам о футбольной славе, но я остался в университете, перебиваясь на стипендии, кредитах и случайных заработках. Среди прочего я служил в полиции кампуса, куда мне порекомендовал устроиться мой преподаватель по криминологии. Когда Агентство национальной безопасности, ЦРУ и ФБР прислали сюда своих вербовщиков, которых они отправляют во многие учебные заведения, мой опыт показался им подходящим: полицейский в кампусе, выпускник Полицейской академии Юты, убежденный противник коммунизма и Кастро, кубинский эмигрант, беззаветно влюбленный в Америку. Может, я и правда был вторым по возрасту среди рекрутов. Разве Бюро могло отыскать в ком-то более удачное сочетание качеств?