– Я приехала сюда искать работы, – говорила заученный текст Марианна.

– Что же, это особенно верное средство от переутомления? – игриво отозвался Филипп.

– Так жить ведь надо, доктор…[3]

Жюли вскоре удалось забыть и о Сесиль, которая ерзала на соседнем стуле, и обо всех остальных. Она внимательно следила за актерами и режиссером, который то и дело прерывал их, заставляя возвращаться к началу эпизода. Их речь и движения ощутимо отличались от той манеры, к которой она привыкла в Бурже, – не такие наигранные, они казались естественными и настоящими. Филипп столь убедительно брюзжал, что на ум приходил строгий дядюшка, распекающий нерадивую племянницу. Эрик, исполняющий роль сурового мужа, заставлял смотреть на себя снизу вверх. Оба персонажа оставляли впечатление живых людей, которых можно встретить в любой гостиной или на улице, а вовсе не лицедеев с их патетичной речью и утрированной жестикуляцией. Возможно, дело было в самой пьесе – для Жюли было внове видеть, как на сцену переносят современную жизнь, ведь прежде она играла только в классических, проверенных временем спектаклях.

Рядом тихонько ахнула Сесиль, и девушка наконец отвлеклась от происходящего на сцене. По рядам остальных актеров – главным образом женщин – прокатилась волна шепота. Кто-то из мужчин помахал рукой. Жюли проследила за взглядом соседки, чьи глаза лихорадочно заблестели, и заметила в глубине сцены силуэт мужчины, прислонившегося к двери.

Режиссер тоже заметил его.

– Перерыв десять минут, – сказал он.

Незнакомец вышел на сцену и обменялся рукопожатием с Дежарденом и с остальными актерами, поднявшимися со стульев. Марианну он расцеловал в обе щеки. Сидящие в зале встали и все разом заговорили, но этот мужчина заметно выделялся на фоне остальных: он был высок, широкоплеч и статен, а его лицо особенно притягивало внимание. Правильные точеные черты словно предназначались для открыток, при взгляде на которые замирают сердца множества дам всех возрастов и сословий. Он непринужденно перебрасывался словами со знакомыми, расточал улыбки женщинам, и было заметно, что он отлично знает о своей привлекательности, но пользуется производимым эффектом скорее по привычке. Его темные волосы были гладко зачесаны назад, выбился только один мелкий завиток около уха.

– Боже, Этьен! – пробормотала Сесиль. – Я должна подойти поздороваться, как ты думаешь, Дениз?

Та пожала плечами, загадочно улыбнувшись, а в голове у Жюли вдруг всплыла фамилия – Летурнье. Этьен Летурнье, такой известный, талантливый и красивый, что даже в ее провинции его имя было на устах у каждой женщины. Согласно сплетням и недомолвкам газетных статей, он не только блистал на подмостках, но и одно за другим похищал женские сердца. Судя по глазам Сесиль – да и Дениз, – эти слухи были не так уж далеки от истины. Жюли снова перевела взгляд на этого мужчину. Он и вправду был настолько хорош, что было трудно отвести взгляд от его поджарой фигуры, широких плеч и обаятельной улыбки. Взгляд его теплых карих глаз, обращенный на Дежардена, излучал дружелюбие и спокойствие.

– Кажется, новенькая засмотрелась на Этьена, – насмешливый голос заставил Жюли вздрогнуть. Пока она рассматривала актера, Марианна успела вернуться в зал и сесть вполоборота к девушкам. От репетиции на ее скулах проступил румянец, а маска высокомерия уступила место возбуждению. – Он просто прелестен, не правда ли? – Жюли открыла было рот, но красавица, кажется, не ждала от нее ответа. – Всех очаровал, а нашу Сесиль и вовсе.

Та вспыхнула и, кажется, впервые не нашлась что ответить, а только закусила губу.

– Это Жюли, – вставила Николь, раскрывшая рот впервые за все время репетиции. – Она теперь работает у нас.

– Я Марианна, – представилась красавица, не удостоив Николь взглядом, но исподтишка рассматривая Жюли. – Ничего, милочка, ты еще поймешь, что к чему и с кем тут лучше не портить отношений. – Последние слова, сопровождаемые постукиванием перламутровых ноготков по деревянной спинке, прозвучали подчеркнуто многозначительно. – Этьен всегда предпочитал утонченных женщин, – продолжила она, и ее тон не оставлял сомнений, кого она имеет в виду, – уж он-то знает себе цену. Вчера мы случайно встретились в «Глориетт», и он был так мил, что угостил меня шампанским. Жаль, он слишком торопился, и ему пришлось уйти. – Марианна со скучающим видом накрутила одну из своих белокурых прядей на пальчик.

– Наверное, с какими-нибудь достойными дамами, – как бы между прочим заметила Николь. Ее интонация была невинной, а взгляд рассеянно перебегал с одного актера на другого.

Марианна вздернула подбородок.

– Мсье Дежарден возобновляет репетицию, – сухо сказала она.

И в самом деле режиссер уже попрощался с Летурнье, который исчез и будто унес с собой частичку света и заодно блеск в глазах Сесиль. Режиссер резко хлопнул в ладони, и девушки синхронно вздрогнули.

– Так-так, – он бросил быстрый взгляд на свои наручные часы. – Продолжим третьим актом, с Крогстадом и фру Линне.

Марианна плавно встала и пошла к сцене. На подмостках уже появился молодой человек в светлых брюках – это его Жюли видела накануне у входа в театр. Он улыбался Марианне, как старому другу. Но едва актриса оказалась на сцене, как приветливость на лице молодого человека в мгновение ока сменилось суровостью.

– Я нашел дома вашу записку. Что это значит?

Его голос был таким холодным, что Жюли поежилась. А через пару мгновений она с головой погрузилась в репетицию.

* * *

Жюли подкрасила губы, надела шляпку и выпорхнула из театра с его утомительными репетициями, светом софитов и душной гримерной, переполненной запахами десятков различных духов и пудр. Узкие коридоры, заставленные кусками декораций и вешалками с костюмами, и роскошные вестибюли и холлы с роскошными огромными зеркалами остались позади, когда она нырнула в метро.

Маленький зеленый вагончик, скрежеща, тащился под землей, и девушка изо всех сил вцепилась в поручень, чтобы на очередном повороте не потерять равновесие и не упасть на сидящую перед ней угрюмую женщину в огромной шляпе. Лысоватый мужчина справа стоял крайне близко к ней и смотрел вязким, оценивающим взглядом; девушка внутренне сжалась и опустила лицо в высокий воротник плаща. Запах здесь стоял неприятный, затхлый – кто-то жевал бутерброд, кто-то курил в углу вагона, а из сумки сидящей перед ней женщины несло луком. Жюли поморщилась и захотела поскорее оказаться на улице. Только не на Лафайет, где жила ее тетка. Там ездили шумные автомобили и пассажирские кареты, торговали с развалов, перекусывали в дешевых забегаловках и вечно куда-то торопились. Она бы предпочла маленький мирок возле площади Сан-Мишель в Латинском квартале, где узкие улочки пересекались, образуя паутину ведущих в никуда закоулков и тупиков; переулки могли как в два счета привести к Сене, так и запутать незадачливого прохожего, чтобы он остался среди них навсегда, где в тени домов прятались кафе и книжные магазины и где стоял Театр Семи Муз – там Жюли чувствовала себя необычайно свободно и легко.