Самуил поплелся за ним как старая верная собака, чувствуя жгучее неудобство за то, что портит Саулу отдых своим присутствием.

Некоторое время назад они почти расстались. Самуилу удалось сохранить Саула рядом, только сделав его деловым партнером, причем без всякой выгоды для себя. Саул, который, к слову сказать, был женат и имел троих детей, согласился неохотно, похоже, под давлением жены.

Он перенес свое личное отношение к Самуилу и на бизнес. Мог исчезнуть, не сказав ни слова, мог забыть о важной встрече, а мягкие упреки Самуила, что «нужно вести дела аккуратнее», натыкались на ожесточенное сопротивление.

— Я буду поступать так, как считаю нужным. Если тебе это не нравится, мы всегда можем разойтись! — таков был самый корректный из ответов на замечания.

Самуил ощущал себя заложником собственного чувства, понимая, что любовь к Саулу рано или поздно разрушит его жизнь, но и жить без него не представлялось возможным. Самуил не знал, что ему делать. Увидев Давида в спортзале, он узнал в нем себя самого, а еще — надежду на исцеление от своей фатальной страсти. Эти жадные взгляды, это непонимание собственной природы, это смятение и стремление были знакомы Самуилу как в молодости, так и теперь.

Прежде чем он подошел к Давиду, прошло несколько дней. Самуил раздумывал, имеет ли он право открыть юноше истину — может быть, лучше ее и не знать? Может быть, он совершит ошибку, указав тому путь? Однако, вспомнив себя в эти годы, Самуил решил, что природа, естество все равно возьмут верх. Он невольно залюбовался свежестью и наивностью молодости, которой только предстоит пройти все ступеньки той лестницы, в конце которой уже находится сам Самуил. И кроме того, в то время он думал, что чья-то любовь может сделать его счастливым, что Саул сможет отойти на второй план, вытесненный другим чувством, что Самуил будет знать, что еще может быть желанным и любимым. Это и заставило его подойти к Давиду.

— Ты сам меня соблазнил, — сказал Самуил позже, солгав. Это он соблазнил Давида, соблазнил молодость опытом, чтобы доказать себе, что имеет власть над молодостью, может заставить ее подчиняться себе, может заставить спать у своих ног и никогда не покидать его.

— Я люблю тебя… — шептали ему нежные мальчишеские губы, целуя в шею и грудь. Самуил понимал, что в этих словах нет ни хитрости, ни лжи. И отчаянно завидовал, завидовал этой способности, которая ушла от него самого с годами. Способности любить слепо, безоглядно, не обращая внимания ни на что, быть готовым пойти на край света, умереть. Самуил все бы отдал, чтобы снова уметь любить так же. Но проклятая прожитая жизнь, со всем ее «опытом», научила его взвешивать и дозировать свои эмоции, сдерживать свои чувства, подмечать слабости и недостатки любимого, страховаться изменами на случай разрыва.

— Ты лучше всех, — говорит ему Давид, и говорит это искренне, он уверен в том, что Самуил самый лучший, самый прекрасный, единственный мужчина на свете.

— Ты лучше всех, — говорит сам Самуил Саулу и понимает, что это не так, что Саул эгоистичен, жесток и не способен любить никого, кроме себя, что он, не задумываясь, предаст Самуила, если получит от этого какую-либо выгоду, что Саул рядом и терпит ухаживания Самуила с плохо скрываемой яростью только потому, что ему нужны деньги. Самуил понимает… И, тем не менее, каждый день с невыразимым наслаждением позволяет себе страдать, открывает новые и новые грани этого страдания, погружаясь в наваждение душевной боли, мук ревности, неразделенной любви. Он словно заперт в голографической трехмерной фотографии, где осенняя ноябрьская буря гнет черные голые стволы деревьев, сметая полусгнившие листья в черный, кажущийся бездонным пруд.

Самуил проснулся на рассвете и тихонько высвободил свою руку из-под головы Давида, немного задержался в постели, легко проводя пальцами по контурам лица и плеч любовника.

— Мальчик мой красивый, если бы я только мог тебя полюбить… — сказал Самуил еле слышно и ощутил, как в груди защемило от тоски, от сознания невозможности любви к Давиду, невозможности собственного счастья…

Тогда и пришло решение: Самуил не может больше привязывать Давида к себе, не может больше питать юношеские надежды, не может лгать.

Не то чтобы Самуил специально хотел заставить Давида страдать — просто не мог предположить, что тот настолько сильно его любит. Самуил тяготился этой любовью, чувствовал себя виноватым: он не может ответить тем же.

— Ты молод, молодость быстро все забывает, — говорил он и чувствовал, что каждое его слово разрывает Давиду сердце.

Саул стал открыто изменять Самуилу. Приходил в гости со своими молодыми любовниками и оставался с ними на ночь в постели хозяина, предоставляя Самуилу терзаться и мучиться на диване в соседней комнате, а наутро, оставаясь в одиночестве, созерцать следы чужой страсти на своей кровати. Саул словно специально желал уколоть Самуила демонстрацией неизбежности старения. Тот настолько сильно волновался по поводу своей приближающейся старости, что от этого напряжения, казалось, старел еще быстрее.

— Что я тебе сделал?! — корчась от внутренней боли, спрашивал он у своего возлюбленного.

— Почему ты так уверен, что все происходящее в мире связано с тобой? Я самец, мужчина, понимаешь?! Мне нужно разнообразие, сильные ощущения! Если ты надеешься, что я буду сидеть возле твоего инвалидного кресла, когда ты состаришься, то знай — этого не будет никогда!

— Но ты можешь хотя бы не быть таким жестоким?! Почему ты приводишь их ко мне?

— Ах, прости… Ладно, я буду водить их в гостиницу или сниму квартиру. — Саул издевательски воззрился в наполнившиеся страхом глаза Самуила.

— Но это… опасно. Вас могут… заснять на пленку, или… Могут быть неприятности, — неожиданно для себя лихорадочно залопотал Самуил. — Я, в общем, не против…

«Господи, ну что ты со мной делаешь!» — внутри все разрывалось, но мучиться ревностью на диване в другой комнате, слушая, как возлюбленный предается чувственному разврату с другим в его (Самуила) постели, все-таки лучше, чем лишиться присутствия Саула вовсе. В конце концов, пусть хоть так, но Саул делит с ним ложе! Самуил может лечь утром на измятые, влажные простыни и ощутить его запах, тепло его тела… Онанировать, будучи окутанным эфирным следом возлюбленного.

— Мой дом — твой дом! — заключил Самуил свою речь.

На губах Саула заиграла злобная, торжествующая улыбка.

И он появлялся с очередным симпатичным молодым человеком, оставляя Самуила терзаться ревностью, обидой и страданиями. Несчастному это разрушительное чувство стало казаться наказанием за его беспутную жизнь.

Самуил давно перестал отмечать свои дни рождения, однако Саул не давал о них забыть, каждый раз появляясь на пороге в сопровождении толпы своих друзей, с каждым из которых спал хотя бы раз.

Через три месяца после окончательной капитуляции Самуила Саул с компанией пришли «поздравить» именинника с пятидесятилетием. Случайное появление Давида тогда оказалось спасительным. Позже Самуил долго винил себя, что позволил вспышке ревности вычеркнуть из собственной жизни единственное светлое и настоящее, что у него оставалось.