Несмотря ни на что — взаимопомощь

Из факта существования определенных разногласий между художниками не следует делать вывод об абсолютном антагонизме между ними. Совсем наоборот. Ссорясь и критикуя друг друга, импрессионисты высоко ценили художников своего круга, преклоняясь перед чужими достижениями. Дега — гроза группы, хотя и не удостаивал Сезанна беседой, тем не менее коллекционировал его картины; он также восхищался творчеством Ренуара и Гогена. В годы испытаний импрессионисты всегда поддерживали друг друга. А началось все в 1863-м. Эта роковая дата была ознаменована скандалом из-за «Завтрака на траве»; и вот что удивительно — публику шокировали вовсе не светлые тона и упрощенные формы, а присутствие обнаженных женщин среди мужчин, облаченных в пиджаки и сюртуки. Другое дело, если бы на последних были тоги…

Мане часто выставлял в своей мастерской полотна друзей, желая заинтересовать ими любителей живописи, имевших средства. Ему не раз доводилось выручать Моне. До начала Франко-прусской войны Моне и Ренуару помогал Базиль. Значительный пенсион, назначенный родителями, позволял ему это делать. Не раз мастерская Базиля служила художникам приютом; помогая Моне, он даже купил у него картину «Женщины в саду» за 2500 франков и выплачивал эту сумму в течение нескольких месяцев. Но Моне это казалось недостаточным; он наивно полагал, что Базиль мог помочь ему более существенно, чтобы он смог решить свои проблемы, которые чаще всего сам и создавал. Кайботт, принявший после 1870 года от Базиля эстафету, желая выручить друга, купил целый ряд картин Моне, в том числе «Вокзал Сен-Лазар», а у Ренуара — «Бал в «Мулен де ла Галетт»», «Качели» и «Ложу»…

Ренуар, сам находившийся в непрерывном поиске заказов, представил своему постоянному клиенту Шоке Сезанна, который, в свою очередь, рекомендовал знакомому коллекционеру Моне.

В более трагических обстоятельствах дружеские узы становились особенно прочными. Так, смерть Базиля в боях под Бон-ла-Роланд глубоко поразила всех без исключения импрессионистов; Моне и Ренуар до конца жизни говорили о Фредерике Базиле как о рыцаре без страха и упрека. Ту же боль утраты они ощутили, когда умер Эдуар Мане.

Бесстыдство буржуа

Для светского общества времен Второй империи были характерны легкомыслие и притворная добродетель, расчетливость и грошовые заработки; вседозволенность прикрывалась видимостью приличий и благопристойности. Вполне допускалось, что муж может изменить жене и даже растранжирить ее состояние на содержание кокоток — то были времена знаменитых куртизанок Терезы ла Пайва и Коры Перл, — но неузаконенный брак, презрительно именуемый связью, приводил человека к полной изоляции; мать-одиночку презирали, а незаконнорожденных детей гнали отовсюду.

В истории жизни Мане отразились низменные черты этой двойной морали. Двадцатилетним юношей он прижил ребенка с девушкой, дававшей уроки ему и его младшему брату. Произошло все просто, без затей, и стоит лишь подивиться тому, как в этом кругу, где недоверчивость всегда считалась благоразумием, где нужно было быть постоянно настороже, могли допустить, чтобы столь свеженькая и аппетитная девица, как Сюзанна Леенгоф, давала частные уроки двум юнцам без соответствующего надзора. Юная голландка казалась мадам Мане воплощенным достоинством и целомудрием… Не могла же она предвидеть, что Эдуар, после путешествия в Рио-де-Жанейро в качестве ученика лоцмана на борту «Гавра и Гваделупы», раскрепостится до такой степени, что подхватит сифилис и очень скоро сам начнет давать уроки Сюзанне, но несколько иного характера. Эта банальная история никогда не стала бы достоянием гласности, если бы не беременность Сюзанны. Страстно влюбленный Мане открылся матери, не решившись довериться отцу: тот был сурового нрава. Умная и решительная женщина, мадам Мане постаралась сделать все, чтобы сохранить благопристойность: она отправила молодую женщину на время родов в укромное место, чтобы Эдуар никоим образом не принимал участия в появлении на свет ребенка, а сам этот факт тщательно скрывался.

Запутанная комедия

С того момента история приняла совсем иной оборот, подходящий для какой-нибудь комедии Лабиша или Оффенбаха. Родившийся 29 января 1853 года ребенок был объявлен сыном Сюзанны Леенгоф и неизвестного отца. В акте о гражданском состоянии он был записан под вымышленным именем Леона Коэлла, очевидно, благодаря какому-то влиятельному вмешательству. Мальчика крестили, и в качестве крестных родителей, державших ребенка над купелью, выступили, как вы, наверное, уже догадались, Мане, отец ребенка, и Сюзанна, его мать.

Но на этом история не закончилась: вначале младенец был отдан кормилице, а в 1863 году, после смерти господина Мане-старшего, даже не подозревавшего о существовании внука, малыш Леон поселился с родителями; с этого момента мальчик жил как нежно любимое, обожаемое дитя. Малыш часто служил моделью для Мане, что, несомненно, свидетельствует о необычайной отцовской привязанности. Еще одним примером подобной любви можно считать Пикассо. Но официально Мане так и не признал сына! Ребенка представляли как младшего брата его мамы, Сюзанны. Супруги очень боялись того, что могут сказать о них в обществе, и, конечно, не хотели, чтобы кто-нибудь узнал, что еще до свадьбы они стали родителями.

Комедия продолжалась даже после смерти Мане, умершего на руках Леона и оставившего ему все свое состояние. Сын, не желая ничем выдать проступок матери, только после ее смерти назвал наконец свое настоящее имя и вступил в брак; ему в то время исполнилось уже пятьдесят лет.

Еще одна запутанная история

Можно еще напомнить о похождениях Сезанна, боязливо-нерешительного в жизни и невероятно приверженного священным принципам буржуазной респектабельности, которую он ни в коем случае не желал нарушать, — и это притом что в обыденной жизни эта респектабельность была ему омерзительна.

Сезанн оказался в весьма сходных с Мане обстоятельствах. Он имел ребенка от одной из своих давних моделей — Ортанс Фике и сына назвал своим именем — Поль. Опасаясь отцовского гнева, он не только не вступил в брак с Ортанс, но, боясь разоблачения, жил отдельно от нее в Эксе. Чтобы в семье не возникли подозрения, он снимал жене и сыну квартиру неподалеку от Экса, где-нибудь в Эстаке, Гардане или Марселе, куда всегда приезжал тайком. В конце концов в 1874 году все открылось: банкир вскрыл конверт с письмом, адресованным сыну, и узнал о существовании Ортанс и маленького Поля. В те времена это был скандал… Отец был в бешенстве, метал громы и молнии… Он поклялся, что освободит сына от этой обузы. Такое поведение отца кажется еще более отвратительным оттого, что сам Сезанн родился прежде, чем его родители поженились… По-видимому, богатство совсем помутило разум старого банкира.

Сезанн, которого уличили в содеянном, вел себя как ребенок и продолжал отрицать очевидное — существование сына и Ортанс. В отместку банкир наполовину сократил выплачиваемый сыну пенсион, угрюмо и решительно заявив, что холостяку достаточно скромного содержания. Пришлось призвать на помощь Золя, который взялся помогать матери и ребенку, пока не утихнет буря. Поступок этот заслуживает похвалы, особенно учитывая, что к тому моменту Золя разочаровался в импрессионизме и смотрел на Сезанна как на неудачника. Однако чувство привязанности к другу детства, с которым они вместе бродили по горам в Сент-Виктуар и купались в реке Арк, не могло бесследно исчезнуть.