Хирурги также извлекли из его правой ноги два крохотных осколка. И уже на второй день после операции Сергей начал осторожно пробовать ходить, опираясь на трость. Говорил он слегка осипшим голосом, но врачи обещали, что через пару недель все придет в норму.

Правда, о возвращении на передовую пока речи не было. Сергею полагался трехмесячный отпуск для поправки здоровья. И лишь по его окончании он мог предстать перед комиссией военных врачей, которые либо признают его годным к строевой службе, либо окончательно коммисуют из армии.

В день выписки проводить Сергея собралась компания из сестер милосердия и пациентов из числа ходячих. В руках у Сапогова была его неизменная спутница — гитара, под аккомпанемент которой он исполнял недавно сочиненный трагикомический романс. В его куплетах бард описывал драматические обстоятельства своего ранения и последующего чудесного спасения, воздавая должное искусству врачей и заботливости прекрасных ангелов, спустившихся в ад войны в облике сестер милосердия, «чья красота сильнее лучших заморских лекарств». А еще благословлял свою «шестиструнную мандолину», которая не дает ему долго хандрить.

Эта испанская гитара, сделанная известным мастером на заказ, точно так же, как и ее хозяин, получила в последнем бою два осколочных ранения и была «прооперирована» умельцами из госпитального хозвзвода, которые наложили на ее деревянный корпус две фанерные заплатки.

Наверняка Сергей еще не один час играл и пел для провожающих поклонников, если бы к компании не подкатил огромный черный автомобиль «делоне-бельвилль». За рулем длинного открытого кабриолета сидел спортивного вида молодой офицер в черной кожаной куртке, перчатках-крагах и больших противопыльных очках. Он был похож на авиатора.

Офицер неторопливо стянул с рук перчатки, переместил огромные очки с лица поверх фуражки. И только тогда молодцевато выпрыгнул из машины и, поскрипывая на ходу новенькой кожей, направился к компании. Его длинные мускулистые ноги в плотно облегающих, расшитых шнурами и галунами малиновых рейтузах — гусарских чикчирах не могли не вызвать стыдливого восхищения у присутствующих дам. Особенно учитывая, что «автомобилист-гусар» выгодно обтянул свое выдающихся размеров мужское достоинство. Такими же внушительными были большой американский револьвер, чья рукоять торчала из огромной кобуры на его боку, и кавалерийская сабля, которая, бряцая на кочках, волочилась за ним по земле на длинной перевязи. Широкие плечи незнакомца, грубое, но обаятельное лицо, его очевидная склонность жить, как в автомобиле на всех парах, создавали впечатление, что перед вами хоть и пижон, но в общем-то славный парень.

Машина, на которой франт с шиком подкатил, и его самоуверенный вид не оставляли сомнения в том, что офицер прибыл сюда по какому-то особо важному делу. Тем не менее он начал с того, что с галантной улыбкой красиво отдал честь симпатичным девушкам. И уж только затем осведомился, кто из присутствующих будет вольноопределяющимся Сапоговым. Сергей, ответил, что это он и есть. Тогда незнакомый офицер козырнул и ему, но сделал это уже не так, как только что дамам, а быстрым точным взмахом руки к виску.

— Ротмистр Дураков, — назвал он себя, нисколько не смущаясь своей неблагозвучной фамилии. — Вас желают видеть в штабе 8-й армии по неотложному делу.

Штаб командующего восьмой армией Алексея Каледина располагался в добротном трехэтажном каменном доме в центре Ровно. Они проехали мимо стоящего в начале улицы огромного броневика о двух пулеметных башнях. На борту полугусеничной бронемашины масляной краской аршинными буквами было начертано «Суворов». Броневиков в армии было немного, и каждый из них имел собственное название, как боевой корабль.

Дураков, не отрываясь от дороги, сообщил, что броневик недавно прислали с Путиловского завода и вскоре он отправится на передовую, где даст австриякам прикурить.

Приближаясь к зданию со стороны фасада, можно было видеть, как в окнах его первого этажа разговаривают по телефонам, стучат на печатных машинках и что-то деловито обсуждают друг с другом многочисленные штабные работники. Сергею это напоминало большую адвокатскую контору. До войны в Париже ему однажды довелось обращаться в одну подобную фирму. Служившие там клерки были столь же деловиты и подтянуты, разве что вместо военных френчей носили строгие костюмы. Хозяин той фирмы, усатый, обрюзгший толстяк, похожий на моржа, крайне неохотно покидал свое удобное кресло и наверняка страдал запорами и геморроем, ибо большую часть его рабочего стола занимали проспекты с рекламой лечения на водах…

Совсем не таким был человек, занимающий главный кабинет в здании, в которое Сергей направлялся. Когда они подъехали, на крыльцо штаба в сопровождении свиты вышел крепко сбитый черноусый мужчина с золотыми генеральскими погонами на плечах, георгиевской шашкой и двумя георгиевскими крестами IV и III степеней. Это был сам командующий 8-й армией генерал от кавалерии Алексей Каледин.

Сергей, как и многие в армии, знал командующего в лицо. Каледин предпочитал руководить вверенными ему войсками не из безопасного тыла, а из авангарда. Он часто выезжал со своим штабом на передовую, что давало ему возможность лично оценивать ситуацию и принимать быстрые, стратегически точные решения. В частях его уважали не за красноречие. Наоборот. Каледин не любил и не умел произносить красивых напыщенных речей.

Однажды он приехал на позицию роты, в которой служил Сапогов, все обошел с угрюмым выражением лица, тщательно осмотрел боевую линию. Спокойно расспросил офицеров и простых стрелков о ходе боя, поинтересовался условиями их службы, попробовал только что приготовленной солдатской каши. Потом больше часа провел на передовом наблюдательном пункте, обстреливаемом жестоким огнем, почти не отрываясь от наблюдательной стереотрубы. Это было опасно, в австрийских окопах находились снайперы с оптическими прицелами, которые разносили стереотрубы вдребезги, а при случае могли сделать дырку в неосторожно приподнявшейся над бруствером офицерской фуражке.

Уезжая, он сказал: «Верю, что стрелки роты не оплошают, когда наступит решительный час». В его устах эта незамысловатая похвала имела большой вес и значение для всей роты. В частях командующего очень уважали и офицеры и солдаты.

Его храбрость давно стала притчей во языцех. Не раз одним своим появлением Алексей Максимович останавливал бегущих солдат и увлекал их за собой в атаку. Были случаи, когда неприятельские пули свистели совсем близко от генерала, неподалеку взрывались снаряды, и окружающие офицеры умоляли командующего укрыться в безопасном убежище. Но выходец из донских казаков не замечал опасности, когда был занят своей работой. Несколько раз под ним убивало лошадей, погибали находящиеся рядом адъютанты.

Хорошо известно было и великодушие генерала. Однажды после успешного боя Каледин приехал на позиции отличившейся в отражении неприятельской атаки дивизии. Ночью среди тишины стали доноситься с поля сражения стоны и крики о помощи тех раненых, которых австрийцы бросили на произвол судьбы. Генерал Каледин приказал санитарным командам срочно оказать им помощь.