– Привет, милая! – сказал он и наклонился приобнять дочь.

– Привет, привет! Ужасно выглядишь.

– Спасибо на добром слове. – Он выдвинул стул и сел. – Ты прелесть, как всегда.

– Так я тебе и поверила! Ладно, заказываем, я умираю с голоду.

В последнее время Кэт ходила хронически голодная и беспрерывно ела. Он в тревоге подумал, что если она не возьмет себя в руки, то к сорока годам перестанет проходить в дверь.

Кэт потребовала целый таз углеводов и вредную колу. Эдриан заказал тарелку итальянской закуски и стакан воды. Потом вынул из кармана и положил на стол между собой и дочерью телефон Джейн.

– Что еще за дрянь? – спросила Кэт, макая здоровенный кусок хлеба в оливковое масло.

– Это не мое.

– Ну да. – Она потянулась за телефоном.

– Тут одна девушка…

– Господи, папа, только не это!

Он обиженно покосился на нее, удивленный ее реакцией.

– Перестань. Просто девушка. Пришла взглянуть на кошку. Помнишь, я пару недель назад повесил на почте объявление?

– Помню. – Кэт доела первый кусок хлеба в оливковом масле и принялась за второй.

– В общем, пришла, взглянула на кошку, уговорила меня ее не отдавать, немного посидела. Приятная девушка. То есть женщина.

– Сколько лет? – Вопрос был задан с некоторой неприязнью.

– Не знаю. Около тридцати. Может, и сорок. Трудно сказать. – Эдриан старательно изображал безразличие, чувствуя во взгляде Кэт неодобрение. – Короче говоря, она уговорила меня не отдавать кошку. И тут я наталкиваюсь на нее вчера вечером. Остановились, перекинулись парой словечек. У нее была встреча. Мы постояли не больше минуты. Возвращаюсь после ужина домой, и… – Он посмотрел на дешевый телефон. – Нахожу в своем диване это. Он ее. Сколько его ни вертел, кажется, делаю что-то не то: вижу в нем только свой собственный номер и нашу с ней переписку. Ни адресной книжки, ни истории звонков. Как так? Вот я и подумал: может, ты, молодая, сумеешь привести его в чувство?

Кэт запихала в рот остаток второго куска хлеба в масле и схватила телефон.

– Гм… – сказала она через пару минут. – Чудеса! Можно подумать, что она завела этот телефон именно для того, чтобы связаться с тобой. Больше в нем нет буквально ничего. Так не бывает! Господи! – Она закатила глаза. – Ты же не воображаешь, что она в тебя влюбилась?

Эдриан пренебрежительно фыркнул.

– Что за глупости? Ничего похожего.

– Как тогда это объяснить? – Кэт развела руками.

– Понятия не имею. Ни малейшего представления.

Официант поставил перед Кэт слоновью порцию спагетти с лососем под сметанным соусом. Она восторженно улыбнулась и взглянула на стоявшую перед Эдрианом деревянную дощечку с тонко наструганными ломтиками мяса.

– Как аппетитно! Поделишься чоризо?

– Нет! – отрезал Эдриан. – Ешь свое!

Кэт окинула отца укоризненным взглядом и все равно стащила ломтик. Эдриан легонько шлепнул ее по руке и застонал, когда она отправила весь ломтик в рот.

– Ну, ты даешь!

– Знаю. – Она взялась за приборы. – Главный вопрос такой: если ты столкнулся с ней на улице вчера, а она забыла телефон в твоей квартире в воскресенье, то почему она, интересно, о нем не спросила?

– То-то и оно!

– Можно подумать, что…

– …что она хотела, чтобы он был у меня. Да, знаю. Я тоже так подумал.

– Ну, и какие твои действия?

– Сам не знаю. – Он пожал плечами. – Дело в том, что… – Он уставился на маленький завиток на деревянном столе. – Она такая… Я почувствовал…

Ему хотелось сказать Кэт, что впервые после той страшной апрельской ночи он почувствовал, что способен двигаться дальше. Хотелось сказать, что эта женщина отворила внутри него дверцу, прежде наглухо запертую, и что он теперь почти окрылен возможностью снова впустить кого-то в свою жизнь. Но в лице дочери, в ее интонации было что-то, заставившее его замолчать.

– Без сомнения, – снова начал он, спотыкаясь на каждом слове, – эта женщина в меня не влюблена. Но что-то явно происходит. Что-то странное. Как ты считаешь, стоит мне продолжать?

Кэт пожала плечами.

– Зависит от того, что ты будешь «продолжать».

– Разгадывать загадку, – с улыбкой ответил Эдриан. – Только и всего. Послушай, Кэт, уже целый год прошел. Рано или поздно мне надо будет задуматься о том, чтобы двигаться дальше. Не хочешь же ты, чтоб я до конца жизни оставался один?

Кэт опять пожала плечами, ковыряясь в зубах длинным ногтем.

– Не то что я желаю тебе одиночества… Конечно, нет. Но кидаться в омут головой тоже не надо. По-моему, тебе полезна самостоятельность.

– Вот как? Ты совсем за меня не переживаешь?

– Нет, – был ее ответ. – Ты взрослый человек, ты справишься. Вокруг тебя достаточно людей, которые переживают. А я просто жду, когда ты опять засияешь. – И она сопроводила это признание ироническим жестом.

Эдриан сухо хмыкнул.

– Женщина тебе для этого ни к чему. По-моему.

Улыбка Эдриана означала: «Это по-твоему».

– Другое дело, – продолжила Кэт, наматывая на вилку спагетти в соусе, – если тебя просто интригует загадка, а грязных стариковских намерений в отношении этой женщины ты не вынашиваешь. Если так, я готова помочь тебе выследить ее.

– Ты мне поможешь?

– Ага. Загадки – это по мне. – Она опять включила телефон и стала прокручивать большим пальцем сообщения, другой рукой отправляя в рот одну вилку спагетти за другой. – Взять хоть вот это. – Кэт показала отцу телефон. – Она пишет, что возвращается с занятий по кикбоксингу в Хайгейте. Я могла бы проверить курсы кикбоксинга. Ты не против?

– Я очень даже за! Спасибо, Кэт.

– Никаких проблем. – Она улыбнулась. – Только чур без романов, папа. Довольно жен. Пожалуйста.

После ланча Эдриан побрел обратно в бюро. Он выбрал кружной путь, впервые заметив весну: рестораны выставили столики на тротуары и распахнули окна, люди надели темные очки, девушки уже щеголяли в открытых туфлях. Он ощупал внутренний карман пиджака: там в прошлом году лежали очки от солнца. Пусто. Куда он их задевал? Эдриан не помнил, носил ли вообще темные очки в прошлом году. И само прошлое лето не помнил.

Мимо него прошествовала молоденькая женщина с младенцем на груди. Младенец крепко спал с повернутой на 90 градусов головкой. Эдриан улыбнулся сначала ему, потом его матери, получил ее ответную улыбку и пошел своей дорогой. Внутри у него что-то шевелилось. Что-то, долгие месяцы пролежавшее неподвижно. Наверное, это было его горе: оно стало таять по краям, как мороженое на прилавке – посередине кусок льда, холодный и твердый, но уголок уже можно отколупнуть, не погнув ложку.