И все же, каким-то чудом, он отыскал им такой дом. Старый художник, доживавший жизнь в инвалидной коляске, выстроил себе лифт - правда, не внутри, а снаружи дома. И этот лифт возносил владельца до самой верхней комнаты, в которой была устроена четырехсветная мастерская. Ведь утренний, дневной, вечерний свет - сменяя друг друга - изливаются на полотно непредсказуемыми сочетаниями красок. И если ловить их терпеливо и доверчиво, не исключено, что когда-нибудь, в следующем веке, какой-нибудь небольшой местный музей приоткроет для тебя калиточку в вечность - отыщет для твоей картины место на стене в небольшом зале с прогуливающимся охранником. Смерть художника обернулась для агента источником бессердечного ликования и принесла ему увесистые комиссионные.

Да, пусть они с самого начала были не равны - Кипер и Полина. Она была на три года старше, зарабатывала поначалу в два раза больше. Она знала, какие обои должны быть в спальне, какие - в столовой. Поставщики мебели слушались ее распоряжений и обращались с вопросами к ней, а не к Киперу. Она умела с первого раза попасть молотком по шляпке гвоздя, в то время как он должен был для начала пристреляться по пальцам.

Но разве не уравновешивалось это тем, что он был, как-никак, художественной натурой, творцом? И то, что изначально он оказался в ее кабинете в качестве пациента, вовсе не ставило его в подчиненное, зависимое положение. Полина всегда умела это подчеркнуть. Ведь что такое психотерапевт? Он - как настройщик рояля человеческой души, квалифицированный техник по смазке тонкого инструмента, обслуга. Рояль и вся музыка, заключенная в нем, неповторимее настройщика. Разве не так?

Нет, никогда она не позволяла себе принять по отношению к нему покровительственный тон. Конечно, они оба помнили, что это она вытащила его из очередной затяжной депрессии. Он был тогда как кусок камня - бесчувственный, замерший, опасный. Так что у него были потом все основания в минуты нежности называть жену "моим Пигмалионом". Она польщенно улыбалась и отмахивалась. Ничего особенного, о чем тут говорить! Просто ей повезло нащупать в нем несколько важных перетянутых струн - и ослабить их.

Шаг за шагом она прошла тогда вместе с ним историю его детских и юношеских травм. И его невиноватость возрастала с каждой находкой. Стало ясно, что его трудности в колледже были вызваны вовсе не ленью, а тем явным предпочтением, которое его отец отдавал в детстве его старшему брату. А его панический страх высоты - гибелью того мальчика в их школе, который покончил с собой, выбросившись из окна. А его неумение выбирать себе одежду в магазине чувством вины перед тем продавцом обуви, которого он однажды заставил примерять себе пару за парой. И уж конечно, положить на гроб матери вместо цветов бейсбольную рукавицу он захотел вовсе не для того, чтобы огорчить или шокировать собравшихся родственников, а лишь потому, что в его подсознании ее образ был навеки слит с некой повелевающей, хватающей, удерживающей силой.

Возможно, какую-то роль в успешном излечении сыграли также колени Полины. Тогда в моде были очень короткие юбки. И за время психоаналитического сеанса эти колени имели возможность глубоко проникнуть в подсознание пациента. Произвести там благотворное терапевтическое воздействие. Отвлечь больное сознание от тупиковых мыслей о себе самом.

И еще - был момент - она обронила мельком одну фразу.

Он не помнил слов, помнил только, что сказанное вдруг ожгло его стыдом. Они обсуждали - вернее, она выспрашивала, что больше всего огорчает его, даже мучает в окружающих людях. И он сознался - хотя это было далеко, далеко не все, - но он назвал это одним словом: предсказуемость. То есть когда одно обязательно тянет за собой другое. То есть когда учитель говорит только правильные вещи. А родители непременно переживают за детей. А солдат смело сражается с врагами. А попутчик в метро спрашивает тебя, с каким счетом кончился вчерашний матч. А женщина говорит "нет", когда ты еще не успел попросить ее о свидании.

Полина слушала его заинтересованно. И вдруг перебила, сказала каким-то непрофессиональным тоном:

- Но ведь и вы...

- Что я? - не понял он.

- Ведь в этом своем раздражении и нетерпимости вы тоже ужасно предсказуемы.

И вот тогда он почувствал острое жжение в щеках. Она заметила, попыталась смягчить. Но сделала еще хуже.

- Это же так очевидно, - сказала она. - Либо у вас есть характер - и тогда вы предсказуемы. Либо вы непредсказуемы - и тогда у вас нет характера, личности. Приходится выбирать что-то одно.

И эти ее слова сильно врезались ему в память. И, конечно, колени тоже. Так или иначе, через три месяца еженедельных визитов в кабинет Полины Кипер ожил, окреп, заново научился снимать телефонную трубку, доставать письма из почтового ящика, иронизировать, варить себе кофе, являться на работу в положенное время. Полина даже уговорила его остричь длинные волосы, сама орудовала ножницами и любовалась. А еще через три месяца они поженились.

Ежеутренний переезд через реку. Через не самый главный, но самый, самый длинный мост. Туман, ползущий на прибрежные скалы. Или солнце на крошечных яхтах вдалеке. Белые цветочки их парусов. Автомобили, ползущие на горбатую середину моста. Лица водителей, задранные к небу. Глаза их вглядываются в какое-то пятнышко на самых верхних балках. С недоверием и надеждой. Потом - с улыбкой и облегчением. Орлиная пара в то лето свила там гнездо. Видимо, это была самая безопасная точка на много миль кругом. Безопаснее скал и деревьев. Орлам виднее. Но количество столкновений на мосту возросло вдвое. И орлов пришлось переселять. Была вызвана команда спасателей с вертолетом. Кипер и Полина ходили на демонстрацию протеста.

Они оба ездили тогда на работу в Главный город. Возвращались такие усталые, что их порой хватало только на телевизор. На экране человек вел в поводу лошадь.

- Дружба между человеком и лошадью - это так трогательно, - говорила Полина.

И все-таки он любил ее.

На экране показывали заснеженный городок и женщину, тщетно пытающуюся завести автомобиль.

- Мороз может сковать даже металл, - говорила Полина.

И все-таки он любил ее.

Его восхищало ее равнодушие к реальности. Над только что разбитой вазой, над осколками ее, в отголосках звона из всех углов комнаты, она могла твердо сказать: "Нет, я не разбивала ее. Тебе показалось. Она была уже разбита, когда я пришла. Видимо, уборщицы".

Она захлопывала дверцу машины, не выключив мотор.

- Уверяю тебя, я оставила замок открытым. Он запирается сам, стоит только прикрыть дверцу. Очень прошу тебя, завтра же отвези машину к механику.

Правда, в отношениях с прошлым она не признавала равноправия между ними. И если он, в свою очередь, пытался бежать от непоправимости сделанного и сказанного, стража ловила его тут же, на крепостной стене.

- Как ты можешь говорить, что я не предупреждала тебя о визите Сандерсов? У меня сохранилась копия записки, которую я повесила тебе на зеркале в ванной... Что значит "мы не договаривались ехать к родителям в это воскресенье"? Этот разговор у меня записан на телефонном магнитофоне...