Как структура, так и формы выражения социальной жизни меняются, но их внутренняя необходимость остается прежней. Троны и королевская пышность могут выйти из моды, но политическая власть все еще нуждается в культурной рамке, внутри которой она могла бы самоопределяться и осуществлять собственные цели. Полностью демистифицированный мир был бы миром полностью деполитизированным. Область экстраординарного еще не полностью исчезла из политики наших дней, хотя в нее проникло и продолжает проникать много банального и вульгарного. Власть продолжает отравлять ядом, но также и опьянять. Если мы действительно хотим понять харизматическую политическую власть, даже если речь идет о мелкой или преходящей фигуре, мы должны сосредоточить внимание на центре.

В Италии в центре стоит Сильвио Берлускони. Придворная система, которую он построил, по самой своей природе нуждается в постоянной демонстрации и игре. Господин, а вместе с ним и самые приближенные придворные, должны постоянно выставлять себя напоказ, играть роль и вдохновлять даже тех, кто находится дальше всех и хочет попасть ко двору или построить другой двор. Политическая жизнь, как следствие, становится огромным театром, или, как хорошо написал Филиппо Чеккарелли, «театрищем»: «Какой там политический театрик! Едва ли. Он гораздо больше. Это не что-нибудь, а театрище. Отныне это театрище. И назад дороги нет. Говоря кратко и грубо: спектакль раздавил власть и держит ее в заложниках, так что она стала бледной тенью самой себя, и даже не сообщил ей об этом ее новом злосчастном положении. Да у сегодняшней правящей элиты и нет желания считать, что она находится во власти чего-то, чего бы она сама не жаждала и полностью не осуществляла, день за днем, на общественной сцене»[49].

На сцене царит Сильвио Берлускони: он выступает больше всех остальных и играет главную роль среди звезд второго эшелона, второстепенных персонажей и массовки. Другие придворные, сколько бы они ни мелькали и ни говорили, сколько бы ни суетились и ни жаловались, блещут только в той мере, в какой он позволяется им показать себя и выступить под лучами софитов. Он не жалеет сил, чтобы предстать в самом выигрышном свете, в основном на фоне нарисованных небес и облачков. Если того требует случай, он строит для себя самые настоящие декорации с павильонами, для которых характерна подчеркнутая искусственность: «Легчайшие и временные конструкции, хорошо устроенные и удобные, но призванные прежде всего создавать у гостей и телезрителей чувство чудесного оцепенения. То есть места спектакля»[50].

Как властители всех времен, он перемещается, трансформирует существующие города или строит новые, пусть сделанные из картона и недолговечные. К саммиту «Большой восьмерки» в Генуе в июле 2001 г. он попытался издать распоряжение, запрещающее гражданам сушить белье на виду у всех. Велел убрать рекламные щиты и антенны, чтобы все казалось более аккуратным и аскетичным. Даже заставил спрятать фасад целого здания, показавшегося ему чересчур современным, за гигантской конструкцией, достойной лучших театров, с фальшивыми цветами, дверями, окнами, балконами, крышей. По завершении работ он изрек фразу, раскрывающую его эстетические пристрастия: «Я всегда говорю, что вымысел лучше реальности». Этот фальшивый город был его городом, созданным по его образу и подобию, ярким знаком его собственного величия. По преображенным улицам и площадям он мог прогуливаться с сильными мира сего внутри заколдованной вселенной, очерченной красной линией. Снаружи был настоящий город, где его власть показала свое лицо, развязав насилие и устроив жестокие расправы.

В другой раз в Пратика-ди-Маре по случаю подписания договора между НАТО и Россией господин не ограничился трансформацией реальности, а построил новую, целиком искусственную и задуманную так, чтобы добиться максимального оптического эффекта. «Мы стремимся воссоздать римскую атмосферу», – заявил он. Не жалея денег, он опустошил целые питомники, чтобы украсить аэропорт карликовыми пальмами и пучками травы. Расставил в залах статуи философов и юристов и пластиковые копии скульптур, державшие в руках букеты цветов. В зале подписания договора он захотел видеть небесно-голубой и золотой цвет травертина. Все поддельное, но кто раньше делал нечто подобное?[51]

Даже Парламент является прежде всего театром, где он демонстрирует свое центральное место и свое превосходство. Поэтому он не любит, когда его снимают стационарной телекамерой, которая может, на его взгляд, транслировать только скованные и скучные изображения. Еще меньше он любит свое место председателя Совета министров, расположенное значительно ниже места председателя Палаты депутатов, который возвышается над ним на целых полтора метра, к тому же сидит в величественном кресле и имеет в своем распоряжении колокольчик. Во время дебатов – конфликт интересов, – которые близко его касались, он безуспешно пытался поменять декорации и ракурсы так, чтобы они должным образом подчеркивали его центральное место и превосходство. В республике спектакля, по тонкому замечанию Чеккарелли, первенство отныне полагается не Палате депутатов и Сенату, а ему, Берлускони[52].

Его назвали «хозяином и господином образов». Показывать себя и играть – это и средство, и цель его власти. И в том, и в другом искусстве ему нет равных: «Ни один другой политик, на самом деле, не может сравниться по разнообразию представлений, на которые способен Кавалер, готовящийся к роли и в то же время импровизирующий, как все великие актеры. И он на самом деле великий актер. Одинаково натурально он может плакать при виде детей из Уганды, излечившихся по милости младенца Иисуса, и “изображать” певичку, когда оркестр карабинеров исполняет первые такты марша. Его реакции на сцене интуитивны, но он полностью себя контролирует; прикидывается и играет всерьез получше иных профессионалов. Но в отличие от комедиантов, у Берлускони много денег и, возможно, слишком много власти. Он подхватывает символы налету и играет с ними с энергией хищника, достигшего вершины институтов, которые священны до тех пор, пока есть он. Он умеет влюблять в себя, но всегда требует внимания, претендует на овации и ничего и никого не стыдится… Он лично занимается светом, цветами и облачками декоративного фона. Всегда высчитывает оптимальное расстояние между собой и публикой и высоту, с которой должен говорить. Не желает, чтобы кто-нибудь оказался сзади и выше него». Репрезентация должна всегда давать понять тому, кто смотрит, что центр – это он и что его власть значительно превосходит власть всех остальных, включая государственные институты[53].

Суверен, как нас учили средневековые и современные философы и юристы, имеет два тела, тело физическое и тело мистическое. Первое – видимое и смертное; второе – невидимое и бессмертное. Именно потому, что его видят, физическое тело должно выражать истинные качества суверена: совершенство, великолепие и силу. Поэтому монархи всегда уделяли огромное внимание своему внешнему виду, украшали свое тело символами и облачали в тщательно подобранные одежды. Властелин итальянского двора им подражает. Он постоянно ухаживает за своим лицом, чтобы на нем не было никаких недостатков и чтобы оно создавало впечатление, что он способен побороть время. Подобно времени, господин может также побороть смерть. Он объявляет о поразившем его тяжелом недуге, только когда может сказать, что справился с ним. Его самые близкие сотрудники тоже должны иметь нетронутые временем тела и демонстрировать способность силой воли побеждать признаки распада. Все мы помним фотографию Берлускони, снятую на Бермудах, где он в майке и белых шортах ведет за собой когорту преданных соратников на зарядку и пробежку. Это изображение ритуала, выражающее иерархический порядок и волю к физической аскезе, в котором тело – средство репрезентации.