Они были лишь двое в купе, как в романе. И через некоторое время женщина сказала:

— Вы мужчина. Вы должны бы первым представиться.

— Да? — смутился Колышев. — Извините. Я всех этих правил хорошего тона не знаю. То есть знаю, но помнить не помню.

— Это заметно.

И вот Евгения Сергеевна с первых минут стала его школить. Потом она вышла за него замуж — и продолжала школить. Она не сделала перерыва ни на день.

Она любила говорить:

— У меня педагогическая жилка.

И, улыбаясь, добавляла:

— Ярко выраженная.

Но, в общем, они ладили. Она родила ему сына — маленького, боязливого Колышева Витюшу, мальчик пускал пузыри и часто плакал. Замечали, что Колышев с удовольствием позволял жене школить себя, он чувствовал, что ему нужен некоторый лоск после столь долгой холостяцкой жизни, недостатки надо исправлять, главное — их не стесняться.

А когда Колышеву Витюше стало семь лет и он пошел в первый класс, Колышевы уже представляли собой дружную и спаянную временем семью. Без трений.

* * *

Колышев стал заместителем директора НИИ по научной части. Фактически крупнейшая фигура в институте. Колышев Анатолий Анатольевич, только так.

Известно, что, разъезжая по делам, Анатолий Анатольевич случайно застрял на целых два дня в том самом городишке, куда ездил когда-то в первую свою командировку. И, разумеется, оказался в той же самой гостинице, других не было. Но только не в коридоре, разумеется, ночевал он теперь. Не на раскладушке.

И стены, и коридор, и обстановка что-то ему напомнили, но что — Колышев угадать не смог. Морщил лоб, вглядывался, но не вспомнил. Забыл. От всего этого случилась бессонница. В добротной теплой пижаме Колышев вылез в коридор и принялся мерить его мягкими ночными шагами.

По пути — а пути было метров двадцать с небольшим — приходилось огибать раскладушки. Их было три, на них спали. И это тоже подспудно волновало Колышева. В коридоре была лишь одна тусклая лампочка. Спящие посапывали, у них были лица, какие и должны быть лица у спящих в коридоре.

— Ну и дыра, — проговорил Анатолий Анатольевич, не особо даже сердясь на случай — у случая, как известно, свои плюсы и свои минусы.

В одной из комнат шумели. Мужские веселые голоса. И женские тоже. Появилась дежурная — заглянула в эту комнату.

— Мы… да они у нас только на часок… Да разве нельзя? — возмущался молодой мужской голос.

Начались выяснения — что можно и что нельзя.

— А вот я напишу докладную, кого вы приводите, — говорила дежурная.

— Ну и пишите!

— Вас завтра же выставят из гостиницы — ищите тогда себе место в городе!

Дежурную пытались улестить, усаживали за стол, булькали вином в чистый стакан. Но она стояла на своем. И настояла.

И вот, зябко поеживаясь и торопливо, вышли две женщины — и быстренько-быстренько исчезли. Ушла и дежурная. В номере погас свет. Тишина.

А Колышев все ходил и ходил. Он ходил взад-вперед по коридору — высокий, полный, тяжеловатый человек в пижаме. И не понимал, почему он не спит.

К одной из раскладушек суетливо подошел молодой паренек, вдруг появившийся среди ночи.

Паренек осторожно подергал за одеяло.

— Товарищ Шкапов, — будил он, — вам телеграмма, товарищ Шкапов.

Спящий приподнял голову. Это был пожилой, седой человек. Прочитал телеграмму, вглядываясь в еле различимые буквы.

— А-а ч-черт, — ругнулся он со сна, — мог бы принести ее завтра.

— Я думал — важное что-то. Я ж не вскрывал.

— Ну иди, иди.

Но паренек сразу не ушел.

— Товарищ Шкапов, вы извините, что вам пришлось здесь спать.

— А?

— Извините, говорю. Тот хороший номер оказался занят. Какая-то шишка из Москвы… Мне обещали этот номер для вас, но понимаете…

— А?.. Ну черт с ним. Дай же мне спать.

Но паренек не уходил.

— Я старался, товарищ Шкапов. Я очень старался…

Потом он ушел.

Колышев шагал в тишине, миновал одну раскладушку и вторую, миновал и этого спящего старика, у которого, как выяснилось, он забрал лучший номер. «Шкапов… Шкапов… Что-то знакомое. Где я слышал эту фамилию?» — думал Колышев.

Но так и не вспомнил.

* * *

Как-то возвращаясь из института домой, Колышев остановил машину возле аптеки — притормозил, встал, все честь честью — и вошел в аптеку, чтобы взять для жены лекарство.

— Пожалуйста. — И Колышев, когда подошла очередь, подал рецепт.

— Этого лекарства сейчас нет.

— Как так — нет?

— К нам не поступало.

Быть этого не могло. Колышев с утра специально звонил, и ему сказали — вот-вот завезут.

— Я звонил. Я этого так не оставлю!.. С утра был завоз. Я… — И тут он осекся. — Зина?!

— Что?.. Ах ты, боже мой — Толик!

Она тоже его узнала — из полуовального окошечка улыбалась и глазами, и ртом, и вообще всем лицом.

— Ну… ну а как же лекарство? — сказал Колышев, приходя в себя.

— Нет… лекарства.

Люди в очереди стали шуметь и переминаться с ноги на ногу.

Зина сказала:

— У нас обеденный перерыв. Через пятнадцать минут.

— Я подожду возле аптеки.

— В скверике, ладно? На левой стороне…

Колышев быстро двинулся к выходу, потому что очередь была накалена добела — перерыв, все хотели успеть.

И вот — встреча в скверике, с крыш течет, апрель.

Он рассказал Зине, что женился поздно, но все же женился — ребенку десять, мальчик, в школу ходит, шустрый такой пацаненок. «Поздно, а все же женился удачно. Бывает же так», — рассказывал Колышев.

— Это самое главное, — солидно заметила Зина. — Человек так устроен. Как у него в семье, так и в жизни.

Колышев согласился — что да, то да. И спросил:

— А ты как?

У Зины были две дочки. Обе уже замуж вышли. Обе уже родили по ребенку.

— Так ты уже бабушка?

— Да. И колясочки катаю в скверике…

Помолчали.

— Мне сорок восемь, — начала считать Зина, — значит, тебе…

Она не помнила. И Колышев подсказал:

— Пятьдесят два.

Они сидели на скамеечке в скверике — недалеко от аптеки. Была весна. Люди шли мимо, торопились. А у ног, у самого края лужи, гомонили воробьи.

Оба были люди полные, солидные, особенно Зина. На улице он бы ее не узнал — низенькая, и грузная, и медлительная женщина. С красноватым, кирпичного цвета, лицом.