ведь существует развод — вполне легальный и давно апробированный человечеством способ выйти из сложной жизненной ситуации», — думал Евгений. А оказавшись в ней сам, понял, что не так-то уж и просто принять однозначное решение, а ещё сложней сказать о нём той, кто с грубым повелением смотрит тебе в глаза, подозревая измену. Но однажды это случилось. Неприятный как засыхающая смола и тяжёлый, словно чугунный крест, разговор завела сама жена Татьяна.

«И давно это у вас?», — начала она с банальной фразы, давно известной ей по просмотру многосерийных мыльных сериалов. Начала так, словно всё до мельчайших подробностей о мужнем романе на стороне ей известно, отпираться бесполезно, врать тоже, остаётся только честно всё признать, упасть в ноги и жалобно молить о прощении.

Машинально, вероятно, для того, чтобы выиграть несколько секунд на обдумывание дальнейшего ответа, Евгений хотел переспросить — «что ты имеешь в виду?» — но вовремя понял неуместность манёвра встречным вопросом, и ответил прямо: «Уже давно. Давно и серьёзно, если тебя, конечно, волнует именно это». Замолчали оба. Липкая тишина наполнила модно обставленную мебелью и дорогими сервизами просторную кухню. В ней никогда не было комаров, но, казалось, что их раздражающий писк слышен из-за соседской стенки. А потом у Татьяны началась истерика — настоящая или показательная разобрать было невозможно.

После долгого и протяжного нецензурного крика, сопровождавшегося заламыванием рук, вырыванием волос, падениями на пол, выпив чашку воды, растрёпанная и краснолицая Татьяна громогласно выпалила избитое, едва ли не заученное клише: «Я не дам тебе развод!»

«Квартиру и машину оставляю вам с Оленькой», — сказал Евгений.

«А бизнес?! Или ты думаешь отделаться малой кровью?!», — закричала Татьяна. Стало понятно, что на развод она уже почти согласна, но теперь начался вполне предсказуемый материальный торг. Впрочем, к этому разговору Евгений был морально готов давно. Ведь что, в сущности, представлял собой его бизнес? Арендованные офис и складское помещение, стандартный набор оргтехники в духе минимализма, расчётный счёт в банке, небольшой коллектив. Евгений был готов отдать Татьяне всё и начать бизнес заново, лишь бы сохранить отношения с дочерью и поскорее закрыть эту страницу жизни получением свидетельства о расторжении брака.

«Что интересует, принадлежит тебе. Адвоката пришлю, это будет твой адвокат, а не мой, он будет в суде работать в твоих интересах, против меня. Но отдам я всё не тебе. А Оленьке. Вот так. Понятно?», — ответил Евгений Борисович и, поскользнувшись в длинной узкой прихожей на скользком немецком ламинате, выскочил из квартиры в подъезд. В этот момент его стошнило, как будто вышла из внутренних глубин накопившаяся за несколько лет чёрная бурлящая энергия. И сразу полегчало, чище стало дыхание, отчётливей очертания окружающего мира, даже пение уличных птиц, на которое годами не обращал никакого внимания, вдруг обрело какое-то магическое, неповторимое звучание.

VII

Когда для Евгения закончились все судебные мытарства, связанные с разводом и разделом совместного имущества, которое, как и было оговорено, досталось Татьяне, начался новый головоломный период — построения иной жизни. Где любимый человек, ничего не опасаясь и никого не таясь, мог жить рядом, в пахнущей скромным бытом прежних хозяев, ещё не отремонтированной квартире. Но в этой обрастающей позитивным равновесием жизни не было другого — полномерного общения с Оленькой. Дочь по решению судебных органов осталась с матерью, и видеться с ней теперь можно было только два раза в неделю. Евгений Борисович превратился в воскресного папу.

«Кто придумал такой дурацкий закон — оставлять детей исключительно с женщинами? Почему не с мужчинами? — часто думал Евгений, желая поделиться этими мыслями с Юлией, но боясь это сделать из-за риска быть непонятым. — О гендерном равенстве они рассуждают. Но где оно, это равенство? В армии служат и на войне воюют мужики, причём в беспрекословном, в принудительном порядке. На работу в полицию или в спасатели баб берут просто так, а мужик должен обязательно отслужить в стройных рядах наших Вооружённых сил. И право на воспитание детей принадлежит бабам! С какой стати? Покажите мне этого умника, кто это придумал! А если баба дура, если у мужика лучше условия для жизни и полноценного воспитания ребёнка!? Как тогда быть? «Я же мать», да?! А отцов на свалку?! Нет никакого гендерного равенства, потому и дохнем мы лет на пятнадцать раньше женщин. Пойди-ка, поищи старых вдовцов, все разобраны до единого. Зато вдов — ходи и спотыкайся. Сидят во дворах, семечки лузгают, и нас же обсуждают и осуждают… Понимаете? Эх!»

Несмотря на больно донимающие нутро едкие грустные мысли, новая жизнь Евгения налаживалась и в какой-то долгожданный момент потекла густым киселём. То, что досталось от остатков фирмы Татьяне, сразу был понятно, впрок ей не пойдёт. Бизнес же Васильева потихоньку восстановился, все старые поставщики медицинского оборудования и материалов остались на месте, никуда не делись и приобретатели продукции. Юля, хоть до конца и не чувствовала себя полноценной хозяйкой в квартире, старалась угодить гражданскому супругу.

Так сложилось по карте судьбы, что не удалось Евгению приобрести друзей. Партнёров — да, приятелей — хоть черпаком отсыпай, да таких, на которых угощений и пива не напасёшься, а вот изо всех друзей самым преданным и важным оказалась смуглая красавица Юлия, хоть и есть на свете убеждение, что не может существовать настоящей дружбы между мужчиной и женщиной. В этом деле, наверное, всё зависит от того, в какую сторону заточились отношения меж ними — равноправия и уважения или деспотизма и подчинения.

Лишь одна маленькая деталь в обхождениях с Юлей изредка тревожила Евгения. Изливая ей душу по поводу Оленьки, не чувствовал он взаимного течения всепроникающих флюидов. С прохладцей принимала Юля любое упоминание о дочери, может, потому, что материнская ревность отрицала существующую данность, своих-то детей ещё не было. Лишь кивала в ответ на прицепившееся некогда к Евгению слово-паразит «понимаешь?»

«Что ты можешь понимать? — думал Евгений. — Человек вообще не может понимать другого человека, не дано ему. Чтобы понимать, надо вселиться в чужое тело, пожить в нём, переболеть с ним, мысли тревожные пропустить через себя. Вот сопереживать человек может. Почему люди, когда ты им душу открываешь, на жизнь жалуешься, всегда так дурно отвечают — «понимаю»? Думал так Евгений Борисович, но от вредной речевой привычки вставлять это слово к месту и ни к месту избавиться не спешил.

Бытие новой семьи разменивало мерные жизненные минуты и часы, и вот в один из насыщенных суетных дней Евгению позвонил его адвокат и сказал, что Татьяна, будучи за рулём, погибла на дороге. Почти что