Недолго поколебавшись, таксист согласился. Должно быть, пожалел меня. Видно, решил, что я в шоке. И он был не так уж далек от истины.

Это был магрибианец лет пятидесяти. С симпатичными морщинками вокруг смеющихся глаз, полных скрытого благородства.

Не медля больше, он тронулся с места и направился к Порт-Майо, то и дело поглядывая в зеркало заднего вида. Я ловил его встревоженный взгляд в прямоугольном зеркальце. Но изо всех сил старался не говорить. Боялся говорить. Зажав рот рукой, прислонившись головой к стеклу, я всматривался в людей снаружи, в машинах, на тротуарах, проникая в их собственную реальность. Там были матери с детьми, парочки, старики… У каждого своя жизнь. Все эти невидимые, почти неразличимые траектории… Их будущее, возможно, вполне предсказуемое. Другие.

Постепенно я ощутил его приближение. Приступа. Лоб сдавила настойчивая тяжелая боль. Потом мир раздвоился у меня перед глазами. Фигуры людей расплылись, горизонт стал нечетким.

Ах ты бедняга! Вот ведь не повезло!

Я подскочил. Это и правда был голос таксиста? У меня в голове? Или снова галлюцинация? Я готов был поклясться, что это его голос. Он все так же сочувственно поглядывал на меня в зеркало. Я отвел глаза. Возможно, эта фраза мне просто послышалась… Да. Она наверняка была плодом моего воображения.

И все же… Ох! Я уже не знал, что и думать! Не знал, чему верить. Более десяти лет психиатр внушал мне, что в голове у меня звучали не мысли людей, а галлюцинации, порожденные моим собственным мозгом. Слуховые галлюцинации, и ничего больше. Но вот… Теперь меня вновь охватили сомнения. Бедняга. Это настолько реально, что просто не может быть галлюцинацией! Это могут быть только мысли таксиста, и ничто другое.

В тот же миг в памяти всплыли слова террориста. «Транскраниальные побеги, 88, это час второго Ангела. Сегодня ученики чародея в башне, завтра — наши отцы убийцы во чреве, под 6,3».

Я вздрогнул.

— Нельзя ли включить радио? — спросил я, не поднимая глаз.

— Хотите послушать новости?

— Нет-нет, только музыку. И погромче, если это вам не помешает.

Он включил приемник. Тягучая восточная мелодия тут же заполнила машину. Я перевел дух. Я давно изобрел этот способ избавляться от голосов. Слушать музыку, причем громкую. Я немного расслабился, созерцая синеву летнего неба. Мне нравился Париж в августе. На улицах меньше народу, у меня в голове меньше голосов. Свет придавал зданиям новый облик. На всех этажах распахнуты окна. Я находил это приятным. Приветливым.

— Я очень сожалею, месье, но ближе подъехать не получится, — сообщил наконец таксист, ставя машину рядом с тротуаром, на границе Нейи и Дефанс. — Кольцевые бульвары перекрыты. Дальше вам придется идти пешком.

Дорогу перед нами перегородили, и образовалась огромная пробка.

— Ладно. Спасибо. Сколько я вам должен?

Он обернулся с этой своей дружелюбной улыбкой на лице.

— Нисколько, — ответил шофер, хлопнув меня по руке. — Я сделал это для себя, месье. Мужайтесь, и удачи вашим родным.

Я кивнул, стараясь выглядеть признательным. Приветливость дается мне с трудом. Я бы хотел поблагодарить его как следует, но мне это не дано. Умение давать или принимать немного любви — особое мастерство. А я не получил должного образования.

Я вышел из такси и направился к столбу дыма, все еще стоявшему над деловым кварталом. Пересек несколько улиц, потом прошел по путанице подземных переходов. Мне и раньше не раз случалось заблудиться в этом лабиринте из стекла и бетона. Наверное, архитектор, спроектировавший пути сообщения в районе Дефанс, обладал странным чувством юмора. Вскоре я оказался перед очередным ограждением, установленным полицией: красно-белые пластиковые ленты окружали территорию. Поколебавшись, я обогнул это символическое препятствие. Ко мне тут же устремился полицейский с рацией в руках.

— Сюда нельзя, месье, — бросил он раздраженно.

— Но мне очень нужно туда. Там мой врач. Я тоже там был…

Взгляд полицейского преобразился. Он разглядел мою одежду, раны, следы крови. Что-то загорелось у него в глазах, точно он внезапно осознал, что я не просто любопытный, а жертва теракта. Вероятно, у меня было мертвенно-бледное лицо и запавшие глаза. Жуткое зрелище.

— Но почему вами не занялись спасатели? Что вы здесь делаете?

— Я… Я не знаю, что со мной случилось. Я испугался, убежал. Но я хочу посмотреть списки, узнать, есть ли в них мой врач…

Полицейский поколебался, потом повесил рацию на пояс.

— Хорошо, идемте, месье. Вы в шоке, вам не следовало так уходить… Я провожу вас в пункт неотложной медико-психологической помощи, идите за мной.

Он протянул руку, взял меня за плечо и, словно тяжелораненого, повел по лабиринту Дефанс. Я хранил молчание. Чем дальше мы шли, тем толще был слой серой пыли на стенах и земле и тем больше мрачнели лица пожарных, полицейских и гражданских, которые попадались нам по пути. Мы прошли по подземным переходам и вынырнули на поверхность среди завалов из обломков. Он довел меня до восточного края площади, рядом с Большой аркой. Там расчистили участок, где срочно организовали пункты первой помощи. Здесь были люди в желтых жилетах, которые, похоже, руководили всей операцией, спасатели с красными повязками и, наконец, медики с белыми повязками на рукавах. Все они бегали туда-сюда, и я удивился, как им удается поддерживать хоть какой-то порядок в этом бардаке.

Справа я заметил четыре белые палатки, установленные под Большой аркой. На самой дальней виднелась надпись «Секретариат ВМП». Ее, как мне кажется, я видел в одном из телерепортажей: сюда приходили родственники, чтобы что-нибудь узнать о своих близких или сообщить имена пропавших.

— Подождите здесь, месье, пойду поищу кого-нибудь, кто сможет вами заняться.

Я кивнул, но, едва он ушел, сразу же направился в другую сторону, к секретариату. На стене палатки на больших деревянных щитах висели списки.

Площадь перед Большой аркой представляла собой мрачное и тяжкое зрелище. Повсюду торопливо пробегали люди в форме, санитары, врачи, спасатели, продолжавшие принимать новых раненых, в то время как другие занимались эвакуацией. Еще были пострадавшие, извлеченные из-под обломков, некоторые из них провели под завалами больше суток. Конечно, в самой башне никто не выжил, но пришлось спасать многих пострадавших из соседних зданий. Чуть подальше толпились страшно возбужденные журналисты и телевизионщики. Какой-то дикого вида пожарный с перемазанным сажей лицом и налитыми кровью глазами сидел на земле, тяжело дыша и сплевывая черные сгустки. Какая-то пара рыдала в объятиях друг друга. Еще дальше люди в желтом громко спорили, что-то помечая в больших блокнотах, и отдавали приказы по телефону… Эспланада Дефанс внизу превратилась в сплошные руины. Справа под толстым слоем пыли едва угадывался фасад торгового центра. Самые мелкие строения — кафе, киоски — исчезли под развалинами башни. Кое-где к августовскому небу, извиваясь, тянулись столбы серого дыма. Вдали, рядом с тем, что некогда было башней КЕВС, слышался приглушенный шум машин, пытавшихся расчистить завалы.