Голос, полный страха и воодушевления, голос торопливый и угрожающий. Голос, от которого у меня все похолодело внутри.

Вначале прозвучали слова, которых я толком не разобрал, странные слова со скрытым смыслом, — но теперь я не в силах их забыть. Я точно помню каждое из них, хотя тогда ничего не понял. «Транскраниальные побеги, 88, это час второго Ангела. Сегодня ученики чародея в башне, завтра — наши отцы-убийцы во чреве, под 6,3».

В своей жизни я часто слышал фразы, которые казались бессмысленными. Психиатр не раз объяснял мне, что подобные бессвязные речи, нарушения логического мышления есть «нормальное» следствие моих психотических расстройств… Но на этот раз все было иначе. В голосе звучало что-то особенно мрачное, пугающее. Возможно, интонация. И потом, на самом деле это не была бессмыслица, скорее казалось, что фраза исполнена глубокого смысла, который от меня ускользает. Реальность, которую я не в силах уловить, хотя в ней скрыта таинственная логика.

Потом прозвучали другие слова. И тогда меня охватила паника.

Голос на несколько секунд смолк, затем вернулся, еще более угрожающий, и произнес: «Готово. Сейчас рванет. Все сдохнут в этой проклятой стеклянной башне. Так им и надо. Во имя нашего дела. Тогда они узнают. Все сдохнут. Сейчас рванет».

Годами я старался не обращать внимания на звучащие в моей голове голоса, не придавать им значения. Но в тот день, ни с того ни с сего, сам не зная почему, я испугался и поверил тому, что услышал. Я всей душой поверил, что голос звучит в реальности. В самой настоящей реальности. Я понял, что он не лжет и башня действительно взорвется…

И тогда я убежал. Не ожидая, не размышляя. Со всех ног бросился вон из башни, словно за мной гнались все демоны ада. Люди смотрели на меня странно. Кое-кто, например охранник башни, возможно, знали, что я — просто псих, посещавший кабинет доктора Гийома, и не обратили внимания…

К моменту взрыва я успел отбежать от башни всего метров на тридцать, не больше. Но этого хватило, чтобы спасти мне жизнь. Меня швырнуло на землю. Я был оглушен, ранен, напуган, но жив. Жив.

На следующий день, сидя перед телевизором после безумной ночи, проведенной в белой родительской гостиной, и не отрывая глаз от экрана, я вдруг вспомнил те фразы. Те голоса, что спасли мне жизнь. «Транскраниальные побеги, 88, это час второго Ангела. Сегодня ученики чародея в башне, завтра — наши отцы-убийцы во чреве, под 6,3». И я понял, что теперь все изменится.

Ведь я же их слышал, эти странные слова! Каким бы невероятным это ни казалось. Невозможным! Раз я жив и сижу здесь, на этом диване, значит, я их услышал, не так ли? И если от гибели меня спасли голоса, звучавшие у меня в голове, позволившие мне убежать всего за несколько секунд до рокового момента… Как это объяснить?

Загнанный, измученный, я никак не мог решиться принять то, что только что понял. Я не осмеливался это сформулировать. Допустить. Я настолько свыкся с уверенностью в своей болезни, что не мог снова начать ее отрицать. Нет. Наверняка это очередные заблуждения моего больного мозга. Всего лишь заблуждения. Галлюцинации. И тем не менее… Не приснился же мне этот теракт! Его показывают по телевизору во всем мире. И я не мог придумать раны на лбу и руках! Я был у подножия башни, и тот голос приказал мне бежать. Спас мне жизнь. Такова истина. Объективная истина. Не больше и не меньше. А значит, мне должно хватить смелости, чтобы признать очевидное, сил, чтобы его принять. Вновь усомниться в том, во что я поверил так давно и верил до сих пор. Усомниться в том, что я принял с таким трудом.

Поскольку не существовало другого разумного объяснения. Раз я выжил, значит, голоса в моей голове не были галлюцинацией.

Если я выжил, это могло означать одно, и только одно. Я не шизофреник. Я… другой.

Дневник, запись № 103: другой.

Есть я. Есть вы. Есть они.

Я, который пишет, и вы, которые, возможно, читают. Но эти слова еще не я. Не меня вы читаете. И не мечтайте: мое «я» недоступно. Я так говорю не из хвастовства. Это так и есть, такова человеческая природа.

Разве вы меня слышите? Нет. Разве вы можете видеть, что творится у меня внутри? Тем более нет. Так же и мне не дано заглянуть вам в душу. Здесь, сейчас. Не пытайтесь. Мы вечно останемся чужими.

Другой. Я должен быть уверен. Я искал в словарях. И ясно понял, что у них это слово тоже вызывает затруднения. Как правило, им можно доверять. Но что касается «другого» — это камень преткновения. «Пти-Робер» насмехается над нами:

Другой: в знач. сущ. другой, — ого, м. Кто-н. иной, не сам, посторонний. См.: ближний.

Вот чудаки! «См.: ближний»! Попали пальцем в небо. Звучит не слишком обнадеживающе. Обратимся к философии, чтобы было не так страшно. В словаре Армана Колена находим подобие успокоения:

Другой: 1. В широком смысле: другой, подобный мне, но отличный от меня. Не-я.

2. (философ.) У Руссо: «другой» означает подобный мне, то есть любое живое и страдающее существо, которому я уподобляю себя в своем личном опыте жалости. У Гегеля: «другой» — безусловная данность, социально-историческая сущность, отношение между «видами» одного, но раздвоенного сознания: первое признает себя в другом, а другое — в первом, и «оба признают это признание»…

Безусловная данность… Гегель говорит так, чтобы сделать нам приятное.

Нет большего одиночества, чем перед лицом других.

Такое одиночество утомляет. Один, один, один, я один. Я есть один. Иногда меня тянет к «другому». Но к чему?

Другой — это тайна и парадокс. Он — вечная первопричина всех моих мучений. Не прячьтесь. Это не ваша вина. Так оно есть. И как бы оно ни было, я могу быть только через вас.

Ибо Homo sapiens не может существовать один. Чтобы появиться на свет, нужны отец и мать. Мы лишь порождение «другого». И эта зависимость никогда не ослабевает. Она во всем. В языке, культуре… Все мы получаем от других. Мы вечные наследники.

И всегда, во всем, другой остается недоступным. Я вижу тело другого, но никогда не вижу его духа. Никогда не вижу его душу, не вижу, что у него внутри. И мое понимание другого неизбежно окажется неточным, так же как неточным будет ваше понимание меня.

Пока другой остается другим, мы вечно будем заложниками этого недопонимания. Как бы мы ни старались.

Изобретение речи — лучшее доказательство нашей неспособности понять друг друга.

Я провел весь день в родительской гостиной, сотни раз прокручивая в голове эту фразу. «Я не шизофреник. Я — нечто другое». Словно убеждая сам себя. И это меня страшно встревожило. Пусть я давно свыкся с тревогой, в тот день у нее был незнакомый привкус, от которого с души воротило.