Лиля горько проплакала ночь. А утром умылась холодной водой, надела самое скромное платье и поехала в клинику.

— Я приехала за своим женихом, — сказала она старшей медсестре.

Через год ослепительно красивая жена принца Амира, любимца и наследника своего отца, вышла на террасу дворца, который стал ее домом. Был пик лета, тот самый день, когда Лиля путешествовала в прошлое по воспоминаниям. Самара с тоской по другой жизни. Москва, выход в другую жизнь с запахом дешевого освежителя. Женское открытие в скромной холостяцкой квартире Виталия, их годовщина в ресторане, серьги с огненными опалами, которые остались на ней в ту ночь перехода к следующему этапу… Постыдный проект «Лиля», сладкая нега в руках мужчины, который придумал самый странный вариант обладания своей женщиной… И та катастрофа, которая обернулась настоящим, полноценным счастьем Лили. Оно теперь каждую минуту сияет обожанием в роскошных глазах ее мужа. Оно сейчас шевельнулось под сердцем. Там может быть только сын. Лиля и Амир в этом не сомневались.

К Лиле подошел помощник Амира и передал ей пакет документов, это пришло на ее имя дипломатической почтой. Лиля принесла пакет в кабинет мужа, и они прочитали документы о том, что Лиля отныне является владелицей благотворительного фонда в России с более чем внушительным капиталом. Фонд создан Виталием для больных детей из бедных семей. Адрес, контакты и фамилии работников указаны.

— Я не поняла одного, — растерянно произнесла Лиля, когда нашла Амира. — Почему Виталий не позвонил и не рассказал? И где он сам? Его имени нет в контактах. Он значится только как основатель.

— Я думаю о том же, — серьезно ответил Амир. — Это все не очень хорошо. Давай я узнаю сам.

— Нет, — решила Лиля. — Я пойду к себе. Если не дозвонюсь до него, попрошу кого-то в Москве найти его в офисе.

Через час Амир вошел в белый и ажурный кабинет жены. Лиля сидела перед письменным столом с компьютером, спрятав лицо в ладонях. Она нашла Виталия. В этот день его хоронили. Он покончил с собой выстрелом в сердце. А в почте Лили появилось письмо от него, видимо, он попросил кого-то переслать ей в день похорон.

«Я счастлив, — было написано в этом письме. — Я получил жизнь, о которой не смел мечтать. Моя жизнь — это ты, моя Лилея. Нет тебя белее».

Амир боялся, что страдания Лили разорвут ее сердце, затопят горючими слезами ее малыша. Но она справилась. Ей надо было спасти сына, ей нужно было жить ради семьи, ради бабушки, ради тех детей, которых оставил ей в наследство Виталий. Только в волосах остался широкий серебряный след, ведущий к тому, кто так ее любил. Даже после смерти.

Ее видели на разных улицах. Эту странную экзотическую женщину. Ей, наверное, было много лет, но мало кто выглядел так значительно, артистично и естественно, как она. Очень полная, но не грузная, она шла легким шагом, одетая так, как будто сейчас раздвинется занавес и она войдет в какую-то роль. На красивых полных ногах — облегающие белые ажурные сапоги, точнее, босоножки до колен. Выше — дизайнерская юбка из кусков разной ткани с произвольными воланами, застежками, вставками кружев. Юбка туго облегала бедра и талию. Необычные блузки и кофточки. Белая изящная шляпка с темным цветком и кусочком вуали и сумка из Парижа.

Элегантные женщины смотрели ей вслед, запоминая фасон. Мужчины почтительно уступали дорогу. Дети ей улыбались.

Так выглядела Мария Ивановна. Пенсионер по старости, бывшая сотрудница авиационной компании. Она облетела в свое время весь мир. Из каждой страны привозила всего одну вещь. И эта вещь никогда не умирала в ее гардеробе, всегда сочетаясь с теми, что уже были.

Мария Ивановна выходила из дома в разное время, шла по разным улицам быстро, как будто по делу. И никто не догадывался о том, что путь, люди, дома и вывески тают в ее прогрессирующей слепоте. Зрение — одна из самых страшных предательских потерь для одинокого человека, который мог подработать себе на жизнь только с его помощью. Мария Ивановна зарабатывала, давая уроки нескольких языков детям, писала дипломы студентам, предлагала помощь начинающим экономистам в различных проектах по Интернету. Получалась нормальная сумма, раза в три превышающая ее пенсию, которая уходила на оплату квартиры, телефона, электричества, Интернета. Теперь приходилось выживать лишь на двенадцать тысяч пенсии. Чудовищная арифметика. Мария Ивановна открывала документ под громким названием «Деньги». Все, как положено: приход, расход. Приход — двенадцать. Расход — семь тысяч за квартиру. Тысячу пятьсот за Интернет и телефон, восемьсот за свет, пятьсот на мобильный. Пятьсот — прачечная, потому что Мария Ивановна больше не может стирать и вешать постельное белье. Две с половиной на аптеку: два лекарства из длинного списка «жизненно важных», выписанных терапевтом. Из этого списка Мария Ивановна оставила только трентал для сосудов, сердца и зрения за тысячу четыреста рублей и датский инсулин за девятьсот. Следующее — моющие средства, шампунь, мыло, паста. И последняя скорбная статья с общим названием еда. На нее — сколько останется. Двенадцать кончались перед моющими средствами. Нужно было возвращаться к началу и отказываться. А впереди тридцать дней.

Мария Ивановна заходила в магазины, останавливалась перед витринами, с тоской проходила мимо полок с товарами для диабетиков. Она всю жизнь любила сладкое. Так любила, что голова кружится от воспоминаний этого ощущения. Тогда она была полной не от дефицита инсулина, а просто от здоровья, силы, генетической женственности, рассчитанной на много-много детей. Выходила Мария Ивановна из магазина с половинкой бородинского и пачкой самых дешевых леденцов в своей модной парижской сумке.

Однажды в поликлинике, где Мария Ивановна просидела много часов, чтобы врач выписал ей какие-то дешевые лекарства, у нее случилась голодная кома. Ее там же привели в чувство, и медсестра дала дельный совет:

— Не детский сад вроде. Должны всегда носить с собой еду.

В одну из страшных ночей, когда очередная кома стала наползать со всех сторон, Мария Ивановна пришла на кухню, чтобы убедиться в том, что отлично помнила. Последний кусочек бородинского съеден, как и последний леденец. Она медленно и тщательно оделась, вышла в темноту и пошла на запах ближайшей помойки. Она, чистюля, щепетильная до крайности, рылась там, чтобы продлить свою жизнь. Неизвестно зачем. Нашла какой-то засохший пирожок, подгнившие помидор и два яблока. Пошатнулась от головокружения. Прислонилась к широкому дереву и жадно откусила этот сладкий и грязный пирожок. Жизнь, кажется, передумала ее оставлять.

Мария Ивановна вздохнула, сложила остатки найденной еды в сумку из Парижа и двинулась к дому. Что произошло, как это произошло, — это она смогла вспомнить через четыре дня.

Кто-то вырвал у нее сумку, кто-то ее бил, кто-то рвал на ней одежду. Ее насиловали! Ее, благородную старую женщину, которая хотела всего лишь в своих белых ажурных сапогах дойти до чистой смерти. Она потом вспомнит нерусскую речь и даже их лица. Это были мигранты, явно под наркотиками. Их спугнула приближающаяся машина с яркими фарами. Бандиты оставили ее и убежали. Мария Ивановна могла бы успеть выйти к этой машине, но не в таком же виде. И она поднялась, побрела к дому. В лохмотьях, с разбитым опухшим лицом, взлохмаченными седыми волосами, без сумки из Парижа, в которой остался тот сладкий кусочек. Она вошла в подъезд, набрав код, но не стала вызывать лифт, потому что не увидела бы там цифры на кнопках, а посчитать сейчас не было сил. Поползла, буквально на четвереньках, по лестнице на свой четвертый этаж. Позвонила в квартиру соседки Саши. Прохрипела, когда та открыла: