Хошимин хорошо знал историю своего народа и очень гордился ею. «Монголо-татары подчинили себе просторы Евразии, надели ярмо на Русь и Китай, привели в ужас Японию, спасшуюся чудом, благодаря вмеша тельству божественного ветра „камикадзе“. И именно мы, вьетнамцы, стали единственными, кто нанес военное поражение их ужасной орде, причем неоднократно, трижды. Хитрость, решительность, сплоченность. Иначе каждый будет думать только о себе, и мы навсегда останемся в рабстве». Подобные размышления неминуемо приводили Хошимина к моральной поддержке сталинских процессов тридцать седьмого года и директив о политическом искоренении троцкизма. По доходившим из далекой Кошиншины сведениям, троцкисты и анархисты продолжали свою отчаянную, безумную и дерзкую борьбу в подполье Сайгона. Но эти элементы следовало выкорчевать, как это делал товарищ Сталин. «Когда-нибудь народы поймут эту оправданную жестокость. Без этой кристально-чистой, алмазно-твердой, совершенной воли, без этого безжалостного отсечения сомневающихся и попутчиков мы никогда не сможем стать сильнее, чем наш чудовищный враг, мы никогда не выстроим партию как единый, целостный, могучий организм. Партия – это организм, состоящий из множества взаимосвязанных между собой клеток, причем связанных нерасторжимо, пусть даже связью на данном этапе может быть только тотальный террор. Террор – это лишь инструмент власти, а власть – это инструмент революции. Моей революции, такой, какой ее вижу я, народный вождь. В том, что я народный вождь, не сомневаюсь ни я сам, ни мои последователи, ни Москва. Народ пока еще не знает об этом, и поэтому мне так сильно нужна власть. Без власти все эти теории, весь этот гуманизм, коммунизм, марксизм – ничто, пища для досужих игр интеллектуалов».

Не мог Хошимин согласиться и с основателем итальянской компартии Амадео Бордигой, с которым встречался на V конгрессе Коминтерна. Бордига проводил знак равенства между фашизмом и демократией и поэтому отвергал тактику создания рабочих правительств, народных фронтов и вообще любой политической, парламентской деятельности. Он выступал за мировую революцию рабочего класса во главе с мировой же коммунистической партией, в которую должен трансформироваться Коминтерн. Хошимин в этом вопросе опять же отдавал предпочтение линии Зиновьева – Сталина. Он уже решил для себя, что будет пользоваться любыми альянсами – с демократами, националистами, голлистами, китайцами, американцами, хоть с самим чертом, но он непременно добьется обретения национального суверенитета, а затем и конституционной и международной легитимации своей личной власти. Подход товарища Бордиги к освобождению пролетариата при всей своей искренности требовал тысяч лет ожидания, а таким количеством времени Хошимин не располагал. Он внесет свой вклад в построение социализма тем, что возьмет власть в свои руки, как бы она ни называлась – диктатурой пролетариата или демократической республикой.

У входа в землянку что-то зашуршало, затем внутрь просунулась голова товарища Фам ван Донга. Он усиленно щурил глаза, пытаясь отыскать во тьме силуэт своего вождя. Быстро привыкнув к темноте, он разглядел Хошимина и пробрался в землянку. Фам ван Донг не мог скрыть своей радости:

– Гоминьдан согласен признать нашу организацию, Вьетминь, в качестве лидера Сопротивления и революции, если мы вступим во Вьетнамскую революционную лигу, где нам отводится большинство руководящих постов. Китайские генералы ссылаются на завет Сунь Ятсена о долге помогать угнетенным народам и готовы оказывать материальную и военную поддержку на определенных условиях. Эти условия оговорены в проекте резолюции, которую вам, дорогой товарищ Хо, предлагается подписать и издать для всенародного движения от своего имени.

Фам бережно вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо листок и, склонив голову в почтительном поклоне, двумя руками протянул его Хошимину. Тот, чиркнув спичкой, зажег керосиновую лампу и начал внимательно вчитываться в строчки, специально для него составленные на вьетнамской латинице:

«Возможно, китайским войскам придется перейти границы нашей страны в целях ведения боевых действий против Японии; наша тактика заключается во временном альянсе с китайскими войсками, направленном против Японии и Франции и основанном на принципе взаимопомощи между равными».

11

– Мишель, держи расчет! – Это сосед Ви тяжело поднялся с кушетки.

Когда я подскочил к нему, он всучил мне смятую банкноту и тяжело заковылял к выходу. Двадцать пять лет, молодой еще парень, а уже пристрастился к курению опиума. На пороге он, словно вспомнив о чем-то, обернулся и швырнул мне монетку на чай. Но как только дверь затворилась, снаружи взревел мощный мотор. Я быстро выбежал на улицу, как раз чтобы успеть увидеть, как Ви, нависнув левым коленом над землей, на всей скорости совершает лихой поворот налево с улицы Массиж в сторону рынка Бен Тхань на своей «Яве». Мотоцикл у него просто дивный, доставленный прямиком из Чехословакии, и чего бы я только не отдал, чтобы прокатиться на таком! Когда Ви начал гонять под нашими окнами, даже дядя Нам пробудился на пару минут от своей спячки и выбрался на балкон, чтобы поглазеть на «Яву». Одурманенный парами опиума молодой сосед просто преображался на мотоцикле. Он становился настоящим лихачом. Дядя Нам тогда выписал себе из Франции «Пежо-402», да еще и нанял шофера, чтобы не ударить лицом в грязь перед соседями. Теперь, чтобы хоть как-то использовать свой автомобиль, дядя Нам стал выезжать вместе со своей компаньонкой тетей Фын по вечерам на рю Катина – пропустить аперитив-другой.

Как-то раз мы с Софи и Рене отправились с ними. Мы сидели за столиком на открытой террасе у Оперного театра. Несмотря на оживленную атмосферу, щебет кокоток, остроты денди и целый парад европейских мод, дядя с подругой целый час клевали носами перед своими полными стаканами с пастисом, вяло здороваясь со знакомыми, чуть ли не засыпая на ходу и постоянно почесываясь. Казалось, что их нещадно терзал какой-то сильный вид крапивницы. Потом они просто упали со стульев. То есть сначала соскользнула на землю тетя Фын, и дядя Нам ее поднял, усадил на плетеное кресло, а через некоторое время он сам начал потихоньку крениться вбок и вскоре рухнул на пол прямо с зажженной сигаретой во рту. Фын хихикнула и вновь погрузилась в изучение своего мутного, клубящегося аперитива. Мы с Софи бросились поднимать дядю. Рене побежал за шофером. Вот так и прогулялись. Хорошо хоть, успели доесть наше мороженое. Зато в гараж под домом мы вернулись с помпой, шофер поминутно нажимал на клаксон, и все жильцы соседних домов так и повысыпали на балконы.

Но все же соседская «Ява» казалась мне круче, чем наш «Пежо». Тогда я только и мечтал о том, что, когда вырасту и в Сайгоне наступит мир, я сменю свой велосипед на «Яву» и буду гонять по ровным проспектам родного города, с их срезанными углами и красивы ми видами, по разбегающимся в разные стороны от них улочкам без трупов и воронок от бомбоударов. Я вернулся в курильню и стал усердно начищать трубку, которой пользовался Ви. Это было одной из моих обязан ностей. Соскоблив весь нагар, я вынес его и отдал бро дяге, скрючившемуся на тротуаре, – он дожидался этого еще с ночи. Эти бедолаги, нищие наркоманы, подсевшие на зелье, не будучи в состоянии финансировать такой дорогой порок, частенько проводили так целые сутки. Распластавшись напротив курилен опиума, они выпрашивали «вторяк», то есть нагар с опиумных трубок.