Через несколько дней после торжественной инаугурации адмирала агенты Сюртэ арестовали на одной из сайгонских улиц некоего товарища Биня, расклеивавшего листовки с призывами к «вооруженной борьбе против французского нацизма, не менее беспощадной, чем против японских фашистов». В тот же день в желтое здание с наглухо закрытыми ставнями привезли еще одного арестанта – Та Уэна, за месяц до этого бежавшего с каторги. При нем была обнаружена депеша с детальными указаниями от центрального комитета партии всем местным ячейкам. В частности, в депеше были обозначены адреса в центре Сайгона, по которым должен был быть обеспечен транспорт для перевозки людей, а также требующееся количество автомобилей.

Красными крестиками были помечены узловые пункты для возведения баррикад вроде рю Верден. Ниже прилагался список арсеналов, где следовало произвести экспроприации, с точными данными о количестве единиц стрелкового оружия и массе взрывчатых веществ, за которыми следовали адреса офицеров Сюртэ, шпиков, палачей, ответственных за убийства и пытки революционеров. Этих людей предписывалось ликвидировать на месте.

Два этих успешных ареста помогли Сюртэ срочно принять меры по усилению безопасности в центре Сайгона. Тем не менее хорошо подготовленное вооруженное восстание не замедлило вспыхнуть в десять вечера того же дня на окраинах Сайгона и Шолона, охватив собой практически все города и районные центры дельты Меконга. Повсюду были разграблены арсеналы, захвачены главпочтамты и административные здания со всеми их архивами. Казнены десятки шпиков и палачей. Повстанцы попытались перерезать мосты, телеграфные провода, линии коммуникаций.

Адмирал Деку, столкнувшись со столь теплым приемом, поспешил показать, что тоже не лыком шит. Он немедленно распорядился бросить в бой всю колониальную пехоту, части Иностранного легиона, расквартированные вокруг Сайгона, специальные подразделения Сюртэ и авиацию. Бомбардировки и плотный пулеметный огонь на земле накрыли всю Долину Джонок, выкашивая целые деревни, унося жизни тысяч мирных граждан.

– Мы здесь одни на защите Отечества, господа! Нас сорок тысяч против миллионов азиатов. Если мы сможем победить, мы сослужим хорошую службу белой расе! – воскликнул адмирал Деку, принимая докладчиков после завершения операции по подавлению восстания.

– Простите, мой адмирал, – ответил один из присутствовавших, капитан, только что прибывший с Севера. – Но у меня чрезвычайно срочное донесение. В ответ на ваш отказ выполнить условия ультиматума японцев части квантунской армии вторглись в пределы Французского Индокитая в Тонкине и нанесли поражение нашим военным в Лангшоне. Наши славные войска понесли большие потери и были вынуждены капитулировать.

Деку внезапно помрачнел и отвернулся к окну, выходившему на автосалон Бенье. Он оперся обеими руками на подоконник, мрачно разглядывая оживленную сутолоку на углу бульваров Боннар и Шарне. Кипя от негодования, он вдруг поймал себя на мысли, что невольно любуется Сайгоном. Да, это было прекрасное творение французских рук, имперской эстетики, пересаженной на чуждую почву, в субтропики. «Как смеют аборигены претендовать на то, что мы уйдем и оставим им свою же собственность? – думал он. – Не они создали этот город, да и земля-то ведь не вьетнамская. Если на то пошло, они сами отняли эту землю в свое время у кхмеров, этого древнего народа, поклонявшегося индийским богам. Теперь вот япошки, новая напасть». После долгой паузы, проведенной присутствующими в напряженном молчании, он жестом подозвал адъютанта и буркнул:

– Что там у нас из Виши, Жак?

– Приказ маршала Петэна, мой адмирал. Вам предписывается немедленно заключить соглашение с дружественной Японией о признании ее привилегированной роли и права на отстаивание своих интересов по всему Дальнему Востоку.

9

Толпы плохо вооруженных и безоружных французских колонистов маршировали по бульвару Боннар, сте ны домов которого были увешаны триколорами с гербами, изображавшими обоюдоострый топор древне германского племени франков и портретами маршала Петэна. Они вразнобой скандировали: «Родина! Труд! Семья!» Лучше всего им удавалось дружно орать в тысячи глоток: «Маршал, мы здесь!»

За ними стройными рядами следовали вьетнамские подростки. Это были отряды так называемой «Авангардной молодежи», собранные из отпрысков лояльных Франции богатых католических семей. Учившиеся во французских школах и посещавшие французские секции по футболу и регби, они не менее слаженно выкрикивали своими ломкими голосами: «Маршал, мы здесь!»

Деку вышел на балкон и в стиле Муссолини поприветствовал марширующие колонны римским салютом. По бульвару прокатился восторженный рев: «Адмирал, мы здесь!»

Деку не обманывался на их счет. При ближайшем рассмотрении, имея дела с местными французами, он не мог отделаться от брезгливого ощущения, что в Индокитай в свое время были слиты наиболее никчемные представители французской нации, люди без чести и достоинства, завистливая и агрессивная чернь. Но что делать – это был весь имевшийся в наличии человеческий материал, его материал, и с ним надо было работать. Мысленно он сравнивал себя с Огюстом Роденом – ведь работа с человеческим материалом требовала усилий, схожих именно с трудом скульптора. Народ, инертные массы, во всем подобен бесформенной глыбе мрамора или гранита. Молоточком и скарпелем, ножовкой и рашпилем, с ним надо работать кропотливо, на износ, чтобы в итоге создать прекрасное изваяние, живущее волей своего создателя. Деку подошел к своему массивному столу из мореного дуба, уселся в мягкое кожаное кресло и вернулся к работе над документом, подробно изучая каждую его строчку и сверяясь с наваленными тут же в кипу досье, полученными от отборных следователей Сюртэ. Закончив к вечеру, он позвонил в колокольчик и передал бумагу адъютанту.

– Помеченных галочками – депортировать. Помеченных крестами – в Пуло-Кондор.

Это был список евреев и масонов, выявленных в колониальной администрации. Когда адъютант Жак Коллу, молодой человек из хорошей нантской семьи, щелкнув каблуками, удалился, Деку откинулся в кресле и плеснул себе коньяку. Смакуя выдержанный напиток с далекой родины, с чувством выполненного долга он закурил крепкую сигарету «Голуаз» и глубоко затянулся. Предстояла тотальная чистка местного французского населения, среди которого Сюртэ все чаще раскрывала инакомыслящих, сторонников голлистского Сопротивления или лиц, симпатизирующих коммунистическому движению. Нельзя сказать, что мероприятия по подобным репрессиям были как-то очень приятны адмиралу. Деку считал себя человеком высокой культуры и тонкого вкуса. Он понимал музыку Клода Дебюсси, ценил живопись импрессионистов, восторгался архитектурой Османа. Ему претила гитлеровская зоологическая политика целенаправленных, псевдонаучно обоснованных этнических чисток. Свою миссию в Индокитае он считал цивилизационной – не сомневаясь в превосходстве своей культуры над местной, он рассматривал постепенное офранцуживание местной элиты как благо для всего населения Индокитая.

Его мысли были прерваны бесцеремонным стуком в дверь. Жак Коллу буквально ворвался в кабинет генерал-губернатора, все еще стискивая в деревенеющих пальцах вверенный ему документ с еврейскими фамилиями. Вытянувшись в струнку напротив стола, он возбужденно отрапортовал: