Вид на Гатчинский дворец под Санкт-Петербургом.

Вернувшись домой, Лорис-Меликов отсылал знакомым дамам записки о своей безусловной победе. Вскоре после заседания Лорис-Меликов и его близкие знакомые собрались вместе и с бокалом шампанского отпраздновали очевидный им успех. В тот вечер ими поднимался тост и за будущую конституцию. Вроде бы никто из посторонних этого не должен был слышать, кроме обслуживавших их лакеев, которые, правда, поспешили сообщить об этом заинтересованным лицам.

В обществе была уверенность: время Победоносцева подходило к концу. Вскоре должно быть сформировано правительство Лорис-Меликова. Великий князь Константин Николаевич сожалел, что ему в силу разногласий с новым императором приходилось уходить, когда в правительстве воцарилось столь единодушное и симпатичное ему настроение. Эту «всеобщую» радость Победоносцев оценивал так: «21-го числа Лорис-Меликов и Абаза ехали с волнением и страхом, которому я не видел основания, а вернулись из Гатчины с великим торжеством, которому я тоже не вижу основания».

Все ликовавшие не вполне осознавали, в чем была подоплека событий. Они не представляли, что это Победоносцев решал, кого пригласить на совещание, а кого нет. По сведениям бывшего министра финансов С. А. Грейга, именно тогда, 21 апреля, император «прозрел»: он понял, что Лорис-Меликов и его сторонники прежде всего борются за власть, интригуют против Победоносцева. Вроде бы император и прежде с некоторым подозрением относился к министру внутренних дел, который часто приезжал в Гатчину не с серьезными докладами, а ради «достижения популярности». Теперь же недоверчивость переросла в глубокую неприязнь. Грейг был прав. Как раз 21 апреля Александр III писал Победоносцеву: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убежден, что для счастья России это необходимо, этого не будет, я не допущу. Вряд ли, впрочем, я когда-нибудь убежусь в пользе подобной меры, слишком я уверен в ее вреде. Странно слушать умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма. Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров ждать я не могу. Дай Бог, чтобы я ошибался. Не искренни их слова, не правдой дышат».

Впрочем, о триумфе «партии» Лориса говорили столь уверенно, что и сам Победоносцев в него был готов поверить. Он жаловался императору на великого князя Владимира Александровича, который находился под влиянием министра внутренних дел и никогда не показывал Победоносцеву «искреннего отношения». 23 апреля обер-прокурор писал царю, что наступило время определенно заявить о своих намерениях, особенно тогда, когда в обществе все чаще поговаривали о представительном правлении. Он приводил примеры манифестов Николая I, 14 декабря 1825 г. и 13 июля 1826 г., то есть вскоре после подавления восстания декабристов и казни пятерых из них. 25 апреля Победоносцев продолжал настаивать на том же самом: надо поскорее издать манифест, о котором он неустанно думал уже два дня. 26 апреля обер-прокурор, наконец, выслал царю проект манифеста. В этом документе и должна заключаться вся программа царствования. Победоносцев надеялся, что проект будет подписан 29 апреля.

О внутренних делах России говорили и за рубежом. В начале мая 1881 г. граф П. А. Шувалов сообщал, что, проезжая несколько дней назад через Берлин, он встречался с объединителем Германии, канцлером Отто фон Бисмарком, который был крайне недоволен Лорис-Меликовым. Он просил передать Александру III, что не стоит заигрывать с общественным мнением. Это погубит Россию. «Нужно надеть на руку железную перчатку и просто-напросто зажать рот всем крикунам, мечтающим о конституции». Шувалов отказался выполнять это поручение, будучи скорее согласным с Лорисом, нежели с «железным канцлером». Бисмарка это возмутило. В действительности же опасения канцлера Германии были напрасными.

Вечером 27 апреля Е. А. Перетц получил записку от К. П. Победоносцева. Тот выражал сожаление, что не может быть на заседании Государственного совета, так как срочно вызван в Гатчину к императору. Перетцу было крайне интересно, что же Победоносцев мог обсуждать с царем. Желая удовлетворить свое разыгравшееся любопытство, 28 апреля Перетц зашел к Победоносцеву перед обедом. Обер-прокурор был, как всегда, внимателен и любезен, но что-то все же изменилось в нем. Появились «некоторая важность и чувство собственного значения».

Вечером 28 апреля на квартире Лорис-Меликова на Фонтанке собралось совещание министров, которое как раз было созвано неделю назад решением императора. В конце заседания министр юстиции сообщил собравшимся о готовящемся манифесте. Особенно возмущался министр финансов А. А. Абаза. Он громко кричал, что император должен взять манифест обратно, что царь нарушил «контракт», который заключил с «партией реформ». Лорис-Меликов остановил Абазу. Тот же не успокаивался и спрашивал, кто же писал манифест. Победоносцев был вынужден ответить, что он. Минута была драматическая. Победоносцев поспешил удалиться. С тех пор некоторые от него отворачивались, не подавали руки. А кто-то в шутку именовал «Бедоносцевым».

Впрочем, и он сам, и император Манифестом были довольны. На следующий день его узнала и вся Россия:

«Богу, в неисповедимых судьбах Его, благоугодно было завершить славное Царствование Возлюбленного Родителя Нашего мученическою кончиной, а на Нас возложить Священный долг Самодержавного Правления. Повинуясь воле Провидения и Закону наследия Государственного, Мы приняли бремя сие в страшный час всенародной скорби и ужаса, пред Лицом Всевышнего Бога, веруя, что, предопределив Нам дело Власти в столь тяжкое и многотрудное время, Он не оставит нас Своею Всесильною помощью. Веруем также, что горячие молитвы благочестивого народа, во всем свете известного любовию и преданностью своим Государям, привлекут благословение Божие на Нас и на предлежащий Нам труд Правления…

К. П. Победоносцев. Художник В. А. Серов.

…Посреди великой Нашей скорби Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления в уповании на Божественный Промысл, с верою в силу и истину Самодержавной Власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений. Да ободрятся же пораженные смущением и ужасом сердца верных Наших подданных, всех любящих Отечество и преданных из рода в род Наследственной Царской Власти. Под сению Ее и в неразрывном с Нею союзе земля наша переживала не раз великие смуты и приходила в силу и в славу посреди тяжких испытаний и бедствий, с верою в Бога, устрояющего судьбы ее. Посвящая Себя великому Нашему служению, Мы призываем всех верных подданных Наших служить Нам и Государству верой и правдой, к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, – к утверждению веры и нравственности, – к доброму воспитанию детей, – к истреблению неправды и хищения, – к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России Благодетелем ее, Возлюбленным Нашим Родителем».