В дверь постучали.

Это был ассистент режиссера.

— Если угодно спуститься, то мы готовы…

Бокки посмотрел на Мбуму, махнул рукой:

— Готовы! — И положил в карман брюк какой-то пакетик.

— Дай-ка еще беленького! Инея дай! Нет, этот слишком резкий… Чуть-чуть уберем… — Это командовал Марцио Де Сантис, главный оператор. Он, как лозоходец, бродил по павильону, тыча в воздух экспонометром. Усталые осветители перетаскивали с места на место прожектора и не могли дождаться, когда же кончится этот сумасшедший день, за который отсняли восемнадцать сцен.

— Эй, Марцио, когда кончим? Уже шесть часов! Я бы хотел встретить Рождество дома! — сказал Умберто, главный осветитель.

Механик уже заканчивал подъем тележки оператора:

— Умбе, ну можно хоть посмотреть на Сомаини? — И он руками очень выразительно очертил роскошные формы актрисы.

— Мальчики! — вмешался помреж, молодой парень с волосами, завязанными хвостиком, и эспаньолкой. — На площадку не входить! Пока снимаем, никто не должен болтаться под ногами. Сомаини против!

— Ну во-о-от! — поднялся хор разочарованных голосов.

— Еще поправь. Две и восемь — и мы готовы, — бросил Марцио Де Сантис первому оператору, и тот сразу сменил диафрагму в камере.

— Ну что, порядок? Можно снимать? Давай актеров! — Морин сидел перед монитором. Рядом, со своим неразлучным блокнотом, примостилась на табуретке Антонелла Иоцци.

Вошла Сомаини в халате. Парикмахерша на ходу поправляла ей прическу:

— Чао, Симона… У нас все готово!

— Всем добрый вечер! — обратилась актриса к труппе.

— Добрый вечер, синьора… — К ней относились с почтением и в то же время так и норовили разглядеть роскошное тело.

— Кто не занят — кыш с площадки! — Морин надел наушники и подправил резкость на мониторе.

Вошел исполнитель главной мужской роли, Фабио Салетти, которого нашли в реалити-шоу «Гуантанамо», где восемь конкурсантов, закованные в цепи, четыре месяца просидели в камерах два на три метра и к тому же раз в неделю их пытали.

Прошедший суровую школу жизни актер подошел к Морину:

— Что я должен делать?

Режиссер взял его под руку и поставил возле операционного стола рядом с другими актерами, уже готовыми играть сцену:

— Итак, Фабио, стой здесь. Тихо стой, будь паинькой, ничего не трогай и говори свои реплики, когда придет время. Спокойно, Фабио. Никто тебя не съест.

Качая головой, Морин вернулся к монитору. Ему было легче иметь дело с роем африканских ос в первом своем полнометражном фильме «Роковой укус», чем с этим придурком Фабио Салетти.

Бокки и Мбума появились в кадре. Бутафор повернулся к Бокки:

— Кто хирург, ты или негр?

— Я, — ответил Бокки.

— Тогда… — И он сунул в руку Бокки скальпель. — Давай объясню, как его держать. Берешь двумя пальцами…

Бокки его остановил:

— Я знаю, как им пользоваться, спасибо.

Сомаини тем временем уже сняла халат и, укрытая простыней, лежала на операционном столе. Можно было подумать, что между ней и простыней запихали два здоровенных арбуза.

— Начнем с Симоны под наркозом. С надреза скальпелем. Бутафорская кровь готова?

— Готова! — раздался голос декоратора.

— Хорошо, начинайте операцию и ведите сцену, пока я не скажу «стоп». Прошу вас, в момент реанимации будьте максимально естественны, думайте, что она и в самом деле умирает. Симона, умоляю, ты должна дрожать, как… — Он не нашел слова. — Ну… ты сама знаешь, ты великая актриса. Камера готова… Хлопушка!

— Все замолчите и выключите мобильники, иначе остановлю съемку! — заорал Роберто, звукооператор, которому надоели все эти отморозки на площадке.

— Хлопушка…

Бокки подошел к операционному столу и вытащил спрятанный в ладони шприц.

Сколько раз он в мечтах переживал этот момент. Его сокровище было рядом, в полуметре, под молочной железой Сомаини. Сердце билось, как во время первой в жизни операции. Он взял себя в руки. Надо действовать быстро и точно. Он поглядел на суданского пастуха. Похоже, тот тоже был готов.

— Я просил хлопушку! — крикнул Морин.

Бокки нагнулся и быстро ввел иглу под левую грудь актрисы.

В шприце содержался коктейль из лидокаина, мепивакаина и бензодиазепина, который должен был обеспечить локорегиональную анестезию в торакальной области, но оставить Сомаини в сознании.

Актриса вздрогнула:

— Ой, что это было?

— Здесь булавка в простыне. — Бокки показал ей кончик иглы.

— Осторожнее, пожалуйста! — заволновалась актриса.

— Мотор!

— Есть мотор.

— Хлопушка.

— 12–24, дубль один!

— По-о-шел! — крикнул Морин.

Камера начала снимать.

Бокки со скальпелем подошел к операционному столу. Прикоснулся к телу. Попробовал сделать надрез. Лезвие даже следа не оставило.

Черт, он же не настоящий! Как же он раньше не подумал?

Тем временем из-под левой груди актрисы обильно потекла кровь, заготовленная бутафором.

Мбума быстро взглянул на Бокки. Он понял, что что-то не так.

В этот момент Сомаини, точно по сценарию, начала дрожать.

— Отлично, отлично! — шептал Морин перед монитором. — Давай зум! Зум! Грудь крупным планом! — приказал он оператору.

Бокки внимательно посмотрел на Сомаини. Или она гениально играет, или… Твою мать! Симптомы были те самые.

Мышечный тремор. Угнетение дыхания. Сужение зрачков. Цианоз.

Передозировка кокаина!

Когда он вводил обезболивающее, игла задела пакет с наркотиком, и кокаин попал в кровь.

Актриса умирала.

Бокки посмотрел на монитор электрокардиографа. Он не горел! Что есть силы он дал по монитору кулаком, не отдавая себе отчета, что прибор тут стоит только как декорация.

— Дефибриллятор! — заорал он актрисе, что стояла сбоку.

Она передала дефибриллятор, Бокки его схватил:

— Двести пятьдесят джоулей! Разряд!

Морин был в экстазе. Никогда еще он не снимал такой правдивой сцены.

Сомаини не дышала. Широко открытым ртом она пыталась вдохнуть, но грудные мышцы были парализованы.

Бокки приложил электроды к груди актрисы, но ничего не произошло. Он поднял их снова и только тут заметил, что они ни с чем не соединены.

— Какого черта?! — крикнул он Фабио Салетти.