— Святые посты не соблюдал, мясо в пятницу ел, сам видел, — перечислял кто-то грехи убиенного попа, — младенцев за мзду крестил, а за так отнекивался, занят, говорил, и иное лихоимство чинил. Проповеди ленился возглашать, нищих гнал с паперти, а благочинного ругал за глаза, сам слышал…

«Надо же, — думал Шергин об убитом, — пастырем был дурным, жизнь прожил скверную, а умереть Господь дал мучеником за веру. В подвиге умер поп».

Широким жестом он раздвинул толпу и вошел внутрь ограды. Труп с дверей снимать, похоже, никто не решался. Шергин поднял со ступеней бьющуюся попадью и передал ее на руки скорбно вздыхавшему рядом мужику. Затем осторожно вытащил штыки из двери, поддерживая тело, и уложил его на крыльце.

— Уносите, — велел он толпе. Вперед выдвинулись двое добровольцев.

Возле самой двери, где был прикован мертвый священник, он заметил книгу малого размера, запятнанную кровью. Поднял ее, раскрыл — оказалось Евангелие. Он опустил книгу в карман шинели и перешагнул порог церкви.

Храм был очевидным образом осквернен, на иконах блестели дорожки комиссарских плевков. Возле аналоя ничком распластался дьякон с кровавым нимбом вокруг головы. Еще один покойник лежал в гробу, так и не отпетый, сжавшийся, будто в опасении, не считается ли теперь естественная смерть контрреволюционным деянием и не полагается ли по нынешним законам помирать со штыком в груди, с распоротым животом, с проломленной головой.

Шергин поднял глаза на Христа, сидящего справа от Царских врат.

«Ты этого хотел? — спросил он горько, догадываясь, что с таких вопросов начинается путь в безверие. — Для чего же Ты дал нам дойти до такого?»

Кто-то тронул его за плечо. Шергин запустил руку под шинель, хватая рукоять револьвера, и резко обернулся.

— Вам надо уходить, — сказал молодой парень с русым чубом, торчащим из-под шапки. — Вы нездешний. Могут донести в чеку.

Шергин кивнул.

— Где тут можно переждать время до следующего поезда?

Парень подумал, закатив глаза, и раздвинул в улыбке толстые губы.

— Пойдем. Есть одно место. Ни одна краснозадая сука туда не полезет.

Попутчик разлил по стаканам коньяк и поставил вторую опустевшую бутылку под стол. Несколько раз заглядывал проводник, узнавая, не надо ли чего. От чая оба отказались, а закусывали голой ветчиной и розовой икрой с ножа. Рядом на столе лежал целый, неразрезанный лимон.

— Так, значит, золотишком интересуетесь, Федор Михалыч? — попутчик под действием коньяка стал изображать хитрована и прищуривать на Федора глаз, будто высматривал его насквозь. — А позвольте спросить, с целью теоретической или, так сказать, прикладной?

— А вам на что знать? — Федор, подперши голову руками и набычившись, пыжился выглядеть не менее того проницательным и себе на уме. — Я, может, в карты продулся, а долг отдавать нечем. Долг чести, знаете. Старушка-мать дома плачет. Отец на паперти с протянутой рукой стоит. А все из-за меня, подлеца. А? Что вы на это скажете?

— А шкуру с вас, дорогой мой, за что хотели снять? — ласково грозил пальцем попутчик.

— Так это… несчастная любовь у нас… она меня любит вдрызг, а я ее ни капли. Вот такие «Ромео и Джульетта». Что вы на это возразите?

Евгений Петрович развел руками.

— На это у меня нет слов. Но имейте в виду, Федор Михалыч, — он поманил пальцем, оглянулся на дверь и понизил голос, — в Гражданскую войну там золото было.

— Где? — Федор округлил глаза.

— В Золотых горах.

— А почему сейчас нет?

— Этого я не говорил, — быстро сказал Евгений Петрович и напустил на себя загадочный, непроницаемый вид.

Федор поискал глазами, чего бы выпить, но все было выпито.

— Так есть или нет? — сглотнул он, стремительно вспотев.

— Говорю же, было, — сварливо ответил попутчик. — Что за непонятливость.

— Ну и где оно было? — хмыкнул Федор.

— А где было, там уже нет.

— Все-то у вас не пойми-разбери. Темните вы, сосед. А может, сказки сказываете? — разочарованно молвил Федор и спросил прямо: — Вы кто по профессии?

— Я? Рыбак. Рыбу я ловлю. — Евгений Петрович с широким размахом изобразил, как подсекает и вытягивает из воды крупную рыбину.

— Это вы сейчас какого кита поймали? — Федор отодвинулся, чтобы не получить по лицу рыбьим хвостом.

— Нет, — покачал головой попутчик, — не кита. Так, карася.

— Все равно темните, — выдохнул Федор. — Что я, рыбаков по телевизору не видел? Не похожи вы на них.

Евгений Петрович наклонился к нему через стол, обдав коньячным духом.

— Достоверно известно, во время Гражданской из тамошних гор вывозили золото для Советов.

Федор, не сводя глаз с попутчика, нашарил рукой лимон и с хрустом откусил. Медленно прожевал, не поморщившись, положил лимон обратно и спросил с профессиональным интересом:

— Факты?

Евгений Петрович откинулся на спинку дивана и со скучной бесстрастностью английского джентльмена задал встречный вопрос:

— Вы, конечно же, не слышали о Золотой Орде? Да и где вам было слышать об этом.

— Имбецилом меня считаете? — обиделся Федор. — Ее в школе, между прочим, проходят.

— Нет, милый мой, эту Золотую Орду ни в школе, ни в аспирантуре не проходят. О ней вообще никто до сих пор не знает, кроме… кроме немногих.

— А вы, значит, немногий? — иронично спросил Федор. — Поймали золотую рыбку, и она открыла вам страшный секрет?

— Вообразите себе, примерно так и было, — добродушно ответил Евгений Петрович.

— Расскажите, — попросил Федор, глядя по-детски чистыми и доверчивыми глазами.

Но попутчик не торопился утолять его любопытство.

— Что это мы сидим тут, как раки-отшельники, — сказал он, оглядев убранство стола. — Предлагаю выйти в свет, позавтракать как подобает приличным людям. Согласны?

Федор охотно поддержал предложение и даже сделал движение к двери, но Евгений Петрович саркастически осведомился:

— Куда вы, юноша, в таком виде? Кто вас учил манерам? Повяжите хоть галстук.

Федора манерам никто и никогда не учил, он привык заходить в рестораны и прочие кабаки по-простому, в чем был, не смущаясь и линялыми джинсами, галстуки же не переносил вовсе. Но перед попутчиком, который был явно не так прост, как воображалось с первого взгляда, ему хотелось выглядеть серьезнее.

— Знаете, Евгений Петрович, скажу вам честно, — он приложил руку к сердцу, — светская жизнь меня так утомила, что я решил бежать от нее на край земли. И представьте, не взял с собой ни одного галстука, не говоря уже о фраке или смокинге.