Он бы тоже не смог. Силы небесные, если бы ему представился еще один шанс, он скорее всего свалял бы дурака. Он не собирается терять голову из-за какой-то женщины, в особенности такой несгибаемой юной леди, как Эмили Фэрчайлд.

Но карета снова быстро приближалась к прежнему месту, и с каждым ударом копыт граф все больше падал духом. Ему очень хотелось бы узнать ее получше. Какая жалость, что это невозможно!

Вскоре карета замедлила ход, и Эмили выглянула в окно.

– Слава Богу, они ушли, – сказала она с явным облегчением.

Неужели она находит мысль о вынужденном замужестве с ним такой уж неприятной? Судя по всему, да. Она принимает его за повесу, который заводит «интрижку» с девушкой, целует ее, не испытывая никаких чувств, а затем, не задумываясь, бросает.

Очень хорошо. Пусть себе думает. Так даже лучше.

Он постучал в потолок кареты и приказал кучеру остановиться. Затем откинулся на спинку сиденья.

– Я пойду вперед. Если кто-нибудь спросит меня о вас, я скажу, что не имею понятия, о чем они говорят. А вы подождите немного и входите со стороны парка, как будто гуляли там все это время. Если повезет, вам не придется ничего лгать.

– Благодарю вас, – серьезно сказала она, затем повернула ручку, открыла дверцу и выпрыгнула из кареты.

– Эмили… – произнес он, выходя вслед за ней и пытаясь остановить ее, хотя и понимал, что это бессмысленно.

Она обернулась и выжидающе взглянула на него. Он не знал, что ей сказать. Что он мог ей предложить? Чего она ждала от него? Может быть, ей хотелось, чтобы он, отбросив предосторожности, попросил ее разрешения предать их встречу огласке или объявить о своих намерениях ее отцу? Если и так, то уж этого-то ей не добиться. Как она сама и думала, это всего лишь мимолетная интрижка. И он не собирается ничего менять.

Поскольку граф продолжал молчать, Эмили грустно улыбнулась ему и сказала:

– Благодарю вас за очень поучительный вечер, лорд Блэкмор. Я никогда его не забуду.

«Я тоже», – подумал он, когда она, стремительно удаляясь от него, с неизъяснимой грацией в каждом движении исчезла в глубине парка и растворилась в ночи, как Золушка после бала.

С одной только ужасающей разницей. На память о себе она не оставила ему даже хрустальной туфельки. И в будущем между ними уже никогда ничего не будет. Совсем ничего.

Золотые оковы – все те же оковы, и никакая, даже самая мягкая, подкладка не может облегчить их гнет так, как освобождение.

Мэри Астелл, английская поэтесса и феминистка «Эссе в защиту женского пола»

Уиллоу-Кроссинг

Май 1819 года

Поскольку у слуг был выходной, в доме священника стояла тишина и в этот ранний час, когда едва рассвело, на кухне никого не было. Эмили стояла у плиты, подогревая разбавленное водой бренди, и радовалась тому, что в это весеннее утро может побыть одна, пока готовит для отца микстуру от кашля.

Она слегка тронула кончиком пальца зеркальную поверхность напитка. Порядок. Питье достаточно нагрелось. Повернувшись к столу, она залила горячей жидкостью гвоздику, дикий шалфей и болотный розмарин, заранее истолченные в фарфоровой чаше. Пряный травяной запах распространился по кухне, пробуждая воспоминания о подогретом вине и застолье… и об изысканных угощениях, которые подают на великолепных костюмированных балах, устраиваемых богатыми аристократами.

Она опустилась в кресло и скрестила руки на груди. О! И почему только она не может выбросить эту несчастную ночь из памяти?! Господи помилуй, уже два месяца прошло после того бала. Закончился срок ее траура, и с тех пор ее постоянно приглашали на бесчисленные званые обеды и вечеринки. Она даже удостоилась внимания со стороны двух молодых людей. Пора бы ей уже полностью забыть тот случай.

Лорд Блэкмор уж точно выбросил его из головы на следующее же утро. Хотя она надеялась, что он, может быть, навестит ее в один из последующих дней, больше он не проявлял к ней внимания.

Конечно. Он ясно дал понять, как мало это для него значит. Очевидно, ему не понравилась ее неопытность. Только у нее хватает глупости грезить о его поцелуях и хранить память о вкусе его губ, прильнувших к ее губам, о его руках, прижимавших ее к сиденью кареты…

О, проклятое, проклятое воображение, беспочвенные фантазии! Ну почему ее терзают эти нескромные воспоминания?

Потому что это был ее первый поцелуй. Она покраснела. Нет, не только первый. Ее первый, и второй, и третий. Какой бы по счету он оказался, если бы граф не остановился? Она готова была отдаться ему прямо там, в его карете! Этот мужчина определенно знал, как сделать первый поцелуй женщины незабываемым.

Будь он проклят за это! До того жизнь ее протекала по большей части удовлетворительно, упорядоченно, в мелких заботах, легких обязанностях и случайных встречах. Она посещала церковь, наносила утренние визиты и вела для отца домашнее хозяйство. И что за дело, если иногда она испытывала неудовлетворенность своей заранее распланированной, предопределенной жизнью? Если временами душу ее переполняла тоска? Ей жилось лучше, чем многим другим людям, и ее всегда учили благодарить за это Бога.

А затем лорд Блэкмор – Джордан – вторгся в ее безмятежный мир, нарушив его устоявшееся спокойствие, и заставил ее понять, чего ей не хватает. Прежде она не знала, что мужчина способен заставить сердце женщины радостно забиться или наполнить его такой невыносимой болью, которая почти сродни наслаждению.

Теперь она поняла смысл слов поэта Томаса Грея: «И где неведение дарит блаженство, безумье там познанья обрести». Она была счастлива в своем неведении. Приобретение знаний или опыта относительно мужчин и правда было чистым безумием. Наихудшим видом безумия!

– Ах вот ты где, – послышался голос со стороны двери. В кухню вошел отец Эмили. – Мне следовало догадаться, что ты здесь.

Эдмунд Фэрчайлд был высоким худощавым мужчиной, и, пока не умерла мать Эмили, совсем не походил на духовное лицо. После смерти жены он с головой ушел в работу, все время цитировал Священное Писание и серьезные стихи. Губы его, когда-то постоянно лучившиеся улыбкой, теперь, под тяжестью постигшего его несчастья, всегда были горестно сжаты. Руки, которые раньше часто обнимали дочь, теперь бессильно и вяло свешивались по бокам.

Когда Эмили увидела его помятую одежду и затуманенные сном голубые глаза, у нее болезненно защемило в груди.

– Прости меня, папа! Неужели я тебя разбудила? Я старалась не шуметь.

Осторожно опустив свою долговязую фигуру в кресло, он пригладил пятерней всклокоченные седеющие волосы, и в кои-то веки улыбка смягчила его суровые черты.

– Вовсе не ты разбудила меня. Разве ты не слышала, как подъехала карета? И, не дожидаясь, пока они позвонят и разбудят тебя, я спустился, чтобы посмотреть, кто это заявился в такой неурочный час.