— Ну, со мной все в порядке. Ты меня увидела. Теперь можешь идти.

— Папа… Не надо… Ты можешь впустить меня по крайней мере на минуту?

— Я же сказал: нет!

— Хорошо. Хорошо. — Хенли ухватилась за косяк двери. — Я не буду заходить. Вот, возьми.

Она подняла пакеты из магазина и протолкнула их внутрь — дверь была раскрыта не полностью.

— Я понятия не имею, что у тебя в холодильнике. Ты вполне можешь питаться одними крекерами и сардинами, я-то знаю, — со злобой произнесла она. — Я купила самое основное: яйца, хлеб, ветчину, курицу и печенье с глазурью. Я знаю, что ты его любишь и…

Элайджа потянул пакеты на себя.

— Черт побери! — выругалась Хенли, когда дверь захлопнулась прямо у нее перед носом.

— Четырнадцать часов, — произнес Роб, не поднимая головы от ноутбука.

Он сидел за кухонным столом, временно превратив это место в свой офис, пока строители завершали работу в сарае за домом. Тогда он пойдет работать туда. Он специализировался на финансовой журналистике и выбрал удаленную работу, вместо того чтобы попасть под сокращение и просто положить причитающуюся ему выплату на банковский счет. Раз в неделю он выходил из дома, чтобы отправиться на Олд-стрит и почтить своим присутствием студию одного бизнес-канала, где участвовал в обсуждении главных финансовых новостей. Подобное положение дел устраивало и Роба, и Хенли, но он все равно хотел, чтобы она была дома. Луна, смесь восточноевропейской овчарки, лабрадора и еще кого-то, спала под столом. Застекленные створчатые двери на улицу были открыты, но дневная духота все еще висела в воздухе, вместе с запахами жасмина и жимолости, растущих в саду. Но эти приятные ночные ароматы конца лета не могли перебить вонь разлагающейся плоти, которая преследовала Хенли с тех самых пор, как она увидела туловище с отрезанными конечностями на ступенях Уотергейт-степс.

— Ты ушла из дома утром в начале восьмого, а возвращаешься в двадцать одну минуту десятого.

— Роб, у меня был очень трудный день…

— У тебя был трудный день? Мне пришлось забирать Эмму из детского сада, потому что ей стало плохо.

— Я послала тебе сообщение, спрашивала, как она себя чувствует.

— Ей не нужно твое сообщение. Ей нужна мать.

— Давай без этого, — сказала Хенли, ставя сумку на столешницу и направляясь к холодильнику.

Роб не был настолько эгоистом, чтобы готовить только для себя. Хенли достала тарелку от «Пирекс»[15], покрытую пищевой пленкой. На ней лежала курица, тушенная в чесноке и меде, с рисом и брокколи. Она убрала тарелку назад и закрыла дверцу холодильника. Вначале ей нужно было принять душ и смыть с себя другую пленку — тонкую пленку смерти, которая, как ей казалось, покрывала все ее тело, а также запах неудачи, который преследовал ее с той минуты, как она вышла из дома отца. Она задумалась, сможет ли Роб почувствовать, что она снова взялась за расследования.

— Я заезжала к отцу, — сообщила Хенли.

— О-о, — выражение лица Роба немного смягчилось. — И как он?

— Плохо. Он отказался впустить меня в дом.

— Это совсем не здорово. И что ты собираешься делать?

— Не знаю. — Хенли снова открыла дверцу холодильника и достала бутылку вина. — Придется поговорить с Саймоном, но… Не знаю.

— Послушай, я в курсе, что у тебя проблемы с отцом, но ты могла хотя бы позвонить и предупредить, что будешь поздно. И было бы неплохо, если бы ты извинилась.

— За что? — спросила Хенли, доставая винный бокал из серванта. — За то, что ездила проведать отца?

— Нет, конечно, нет. Я только хотел сказать…

— Ты хочешь, чтобы я извинялась за то, что хожу на работу? Я должна работать, Роб. Один из нас должен иметь постоянную работу.

Хенли пожалела, что сказала это, как только слова вылетели у нее изо рта.

— И что дальше? Я просто сижу дома, эдакий домохозяин — приглядываю за нашим ребенком и варю варенье, пока ты на работе.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имела в виду. Я знаю, что ты делаешь, и… ценю это. Я знаю, как ты стараешься. Но мы ходим кругами, обсуждая это.

— Ценишь? — Роб впервые посмотрел на Хенли после того, как она вошла в кухню. Он снял очки и потер переносицу там, где от них остались следы. — Я не один из твоих коллег. Я твой муж. Я не хочу, чтобы ты меня ценила. Я хочу, чтобы ты понимала, что я тебе говорю. И говорю давно.

— Ты хочешь, чтобы я прекратила работать. Отказалась от работы и…

— Ты знаешь, что я говорю не это. Я не хочу, чтобы ты вообще прекращала работать. Я только хочу, чтобы ты нашла другую работу. Чудо, что Эмма вообще знает, как ты выглядишь.

— Что за чушь ты несешь?! Ты ведешь себя так, будто я ее бросила. Я хожу на работу и выполняю свои обязанности, чтобы этот мир стал хоть немного безопаснее для нее.

— Сидя за письменным столом? Как это помогает Эмме? Твои обязанности ограничены кабинетной работой. Ты не выезжаешь на места преступлений, не ловишь насильников и убийц голыми руками. Я иногда задумываюсь об истинных причинах, которые удерживают тебя на работе. Почему ты не увольняешься?

Ножки стула, на котором сидел Роб, заскрипели, проехав по плиткам пола, когда он встал. Хенли ждала старых обвинений в предательстве, которые Роб уже столько раз бросал ей в лицо.

— Я не хочу с тобой спорить, Роб. О работе не хочу спорить. Не хочу начинать все сначала. Хотя я знаю, что поговорить нужно.

— Вот в этом-то все и дело. Ты всегда все знаешь, но удосужилась ли ты потратить время, чтобы сесть и поговорить со мной? Ты поставила наши жизни на паузу, и ради чего? Почему? В прошлом году на Рождество ты говорила мне, что все изменится, но ничего не изменилось. Мы все там же. На том же самом месте.

Роб схватил со стола зажигалку и папиросную бумагу.

— Я собираюсь прогуляться с Луной. Вернусь через полчаса.

Входная дверь с грохотом захлопнулась, а Хенли, которая до сих пор сдерживалась, издала глубокий вздох. Ей следует сказать ему сейчас. Сказать ему, что она опять работает «на земле». Что она больше не сидит за письменным столом, никаких ограничений больше нет. Пеллача опять позволил ей выйти на улицы Лондона. И их жизнь снова перевернется с ног на голову. Но пока Хенли отправилась на верхний этаж в спальню дочери. Эмма лежала на кровати, раскинув в стороны ручки и ножки. У Хенли возник соблазн разбудить ее, только