Горбачев снова посмотрел на лежавшую перед ним папку. Масштабы происходивших перемен можно понять, открывая эту папку каждый день. Но опаснее всего – наскоки с мест, когда областные и республиканские секретари все настойчивее и громче требовали его отставки. И если ничего не предпринимать, то вполне вероятно, что на волне всеобщего недовольства и после мартовского референдума противники перейдут в атаку и добьются его отставки с должности Генерального секретаря ЦК КПСС. А в условиях, когда почти все силовые руководители в Центре и на местах являются коммунистами, когда армия, КГБ и МВД находятся под контролем таких упертых людей, как Язов, Крючков и Пуго, должность Генерального секретаря остается решающей для его окружения и для всех силовых министерств. И отдавать этот пост в чужие руки он не намерен. Формально новый Генеральный секретарь легко может просто сместить президента СССР с его должности. Достаточно рекомендовать делегациям республик и местным коммунистам проголосовать за другого человека, и на этом все закончится. Нужно быть совсем наивным человеком, чтобы этого не понимать. С другой стороны, коммунистическая партия уже не является правящей партией в республиках Прибалтики, в Грузии, Армении, Молдавии, даже в Киргизии. Ставший президентом Киргизской Республики Аскар Акаев тоже не является лидером компартии своей страны. Но, в отличие от Ландсбергиса или Гамсахурдиа, он хотя бы не призывает к немедленному отделению и провозглашению независимости. Акаев – бывший президент Академии наук Киргизии, крупный ученый, практиковался в Ленинграде. Он далек от авантюристической политики некоторых своих коллег, и ему труднее остальных. В республике созрел ошский конфликт, когда вспыхнуло противостояние между киргизами и узбеками.

Он снова взял трубку телефона, позвонил секретарю ЦК Олегу Семеновичу Шенину, готовящему материалы к апрельскому Пленуму ЦК КПСС, и предложил:

– Приезжай ко мне.

Шенин появился в кабинете через полчаса, и тоже с папкой в руках. Горбачев неприязненно покосился на нее, словно каждый, кто появляется в его кабинете, должен испортить ему настроение. Он заранее знает все, что скажет ему Шенин. Или почти все. Ему нравился этот перспективный партийный работник, который был на шесть лет младше его. Серьезный, грамотный, начитанный, умеющий анализировать и не теряющий головы в трудных ситуациях. Он сам выдвинул умницу Шенина секретарем ЦК, рассчитывая на его поддержку.

Горбачев поднялся из-за стола, пожал руку прибывшему, предложил сесть и сразу поинтересовался:

– Что у нас по Киргизии? Кажется, Масалиев там засиделся. И выборы он проиграл, и вообще ведет себя неадекватно, говорят, все время пытается оспорить решения Акаева. А ведь он сам его выдвигал в президенты Академии наук и утверждал на своем бюро ЦК.

– Масалиев явно не справился с ситуацией в республике, – уверенно ответил Шенин. – Я считаю, что мы вправе поставить вопрос о выдвижении на эту должность товарища Аманбаева. И на Пленуме нужно рассмотреть этот организационный вопрос, вывести Масалиева из Политбюро.

– Так и сделаем, – согласился Горбачев. – Нужно поддержать Акаева, чтобы другие тоже это почувствовали. Что у тебя в твоей папке? Опять принес «рапорты с мест»?

– На некоторых областных пленумах коммунисты требуют поставить вопрос об отчетах ЦК и ЦКК, – признался Шенин. – Некоторые предлагают заслушать отчет Генерального секретаря и Политбюро…

– Все это не ново, – перебил его Горбачев. – С первого дня перестройки они не могут и не хотят понимать всех процессов, которые происходят в нашей стране и в мире. Их не мой отчет интересует, а моя отставка…

– Да, – честно кивнул Шенин, – среди выступлений были и подобные предложения. Но они не находят поддержку большинства.

– Ты это брось… я сам знаю, где и кого поддерживают. Им дай волю, и они снова закроют границы, начнут гонку вооружений, приостановят выпуск газет и журналов, а недовольных отправят куда-нибудь на Соловки, – нервно заявил Горбачев. – И в этих условиях я должен одной рукой сдерживать этих недоумков, а другой пытаться договориться с нашими «демократами», которые тоже хотят моей отставки.

Шенин молчал. Он знал, что в таких случаях нужно дать возможность Горбачеву выговориться. А тот, распаляясь все больше и больше, словно был на митинге, а не выступал перед единственным слушателем, продолжал:

– Мы начали большое и трудное дело. Попытались модернизировать нашу страну, изменить нашу партию, приспособиться к новым условиям. И натолкнулись на стену – взрыв национализма и решительное неприятие наших реформ консерваторами. Где бы мы были, если бы я их слушал! Они и Ельцина предлагали отправить куда-нибудь послом, и с остальными разобраться. А как меня критиковали за эти съезды, когда вся страна увидела, кто и чего стоит. И сейчас снова за старое. Меня ведь уже избрали на съезде, что они еще хотят?

– Требуют поставить на Пленуме вопрос о процессах, происходящих в нашей стране, – повторил Шенин, – и многие республиканские лидеры могут их поддержать. Особенно недовольны большинство российских областных секретарей, которые считают, что нельзя было разрешать выборы президента России. Некоторые откровенно боятся, что президентом станет Борис Николаевич. Как тогда объяснить людям, что его выход из партии был неверным, необдуманным и неправильным шагом, если его изберут президентом России? Да и прибалтийские республики настроены достаточно решительно. Они считают, что мы поддержали их недостаточно энергично, особенно во время событий в Вильнюсе.

– Ну, это уже демагогия, – развел руками Горбачев. – Они проиграли выборы, не смогли убедить людей последовать за ними, оказались на обочинах политических процессов в своих республиках. А теперь считают, что десантники и внутренние войска должны решать за них политические задачи? Этого никогда не будет. Мы не для того начинали перестройку и демократизацию страны, чтобы снова прибегать к силовым методам.

Шенин не решился спорить. Он мог бы напомнить, что к силовым методам уже прибегали и в Тбилиси, и в Баку, и в Риге, и в Вильнюсе. Что в Приднестровье уже созрел конфликт, а в Осетии людей убивали каждый день. Мог бы вспомнить о противостоянии в Ошской долине и настоящей необъявленной войне в Нагорном Карабахе. Но он не стал ничего говорить, зная, что не найдет понимания у своего собеседника.

Парадокс и усмешка истории заключались в том, что ни при одном лидере Советского Союза не было столько крови, страданий и поражений, сколько при Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Этот невероятный вывод кажется тем более невероятным, что в сознание людей вошли «тиран» Сталин, «волюнтарист» Хрущев и «застойщик» Брежнев. При Брежневе людей отправляли в психиатрические больницы или выдворяли из страны, лишая их гражданства. Многие получали тюремные сроки, но погибших и казненных не было. Два переворота в Чехословакии и Польше были почти бескровными. Правда, при Брежневе началась афганская война, но за первые два года потери были всего в несколько сот человек, и серьезно считать их военными потерями нельзя. При Хрущеве были новороссийская трагедия и расстрел рабочих, вышедших на демонстрацию, а также жесткое подавление венгерских событий, где отличился тогдашний посол СССР в Венгрии Юрий Владимирович Андропов. Но Хрущев реабилитировал и отпустил из лагерей десятки тысяч людей, несправедливо осужденных и родственников репрессированных, вернул доброе имя тысячам другим.