Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вот, — думает, — попала бедняга к этому старику! Небось не от хорошей жизни… Откуда-нибудь из России приехала на дешевые харчи. Родителей, наверное, нет… тоскует, как и я…» — разные мысли в голове завертелись. А сам все разглядывает ее, разглядывает. По всему видно, что она на одной, так сказать, ступеньке с Семеновым стоит. Платье на ней самое что ни на есть дешевенькое, ситцевое, стираное-перестиранное, и пожалуй что на голое тело надето… Ну, а что касается конечностей, то и они не лучше семеновских. Ноги ему, правда, не видны были, а руки — маленькие трогательные руки — пригляделся он — с грубой, потрескавшейся кожей, ноготочки обкусаны. И голова — хоть и пышные волосы цвета ржи, но плохо промытые, спутанные. Зато — глаза! Большие, коричневые! Брови черные, губы — гранат раздавленный… и «как синие птицы, трепещут ресницы»…
— «Освежи меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви!» — это Семенов вслух сказал, цитату из «Песни песней». Он в те годы много читал и часто огорошивал людей цитатами…
Красавица удивленно колыхнула ресницами — и протягивает ему яблоко! Она подумала — он есть хочет! И тут он — естественно — загадал! Он загадал: если яблоко будет кислым — тогда ничего не получится (сами понимаете — что!), если же сладкое или кисло-сладкое, все будет хорошо!
Надкусывает яблоко — сам смотрит на нее, смотрит! — жует: яблоко кисло-сладкое! «Ну, наконец-то! — радостно подумал Семенов. — Будет и на нашей улице праздник!» Ему вдруг жарко-жарко стало, кровь к сердцу прилила, в висках застучала… «Будь, — думает, — что будет!»
— Я, — говорит ей, — художник!
А что она натурщицей быть должна — совсем забыл!
Она молчит, смотрит только сочувственно.
— Вывеску вот принес, — говорит Семенов.
(Черт бы ее взял, эту вывеску, — зачем она ей?)
Она улыбается.
— Знаешь что, — отчаянно решился Семенов, — пойдем вечером в Комсомольский парк, погуляем… не на танцы, а просто так? А?
(На танцы, — подумал он, — ни ей, ни мне идти нельзя: из-за этих проклятых неоформленных конечностей!)
— Ну, так как? Придешь вечером в восемь к фонтану?
(Сердце бьется! Яблоко-то кисло-сладкое! — вертится в голове.)
Он заглянул ей прямо в большие коричневые глаза под ресницы…
Она слегка кивнула.
— Без обмана? — шепнул он отчаянно и жарко.
— Без обмана! — сказала она тихо.
В глубине ларька скрипнула дверь, и появился хозяин. Ему было уже лет под семьдесят, жилистый, коричневый, с классической черной тюбетейкой на серебре стриженых волос. Семенов заметил, как он стрельнул острыми глазами на него и девушку, что-то быстро каркнув ей по-узбекски. Она встала и вышла. Семенов сдал, не торгуясь, вывеску, взял свой заработанный куль винограда и побежал в училище…
Там — во дворе — стояла его койка под толстым раскидистым карагачом. Возле койки табуретка, под койкой — деревянный сундучок. Южная комната, так сказать, — без стен и потолка. Рядом под деревьями стояли еще койки — других студентов. Уже была осень, но все еще предпочитали спать под открытым небом: тепло! Сейчас во дворе никого не было, все разбежались по делам — кто куда, — только Кошечкин лежал на соседней с семеновской койке, заложив руки за голову, — смотрел вверх, ждал Семенова с виноградом. Они с ним всегда всем делились. Завидя Семенова, Кошечкин весело вскочил, и они стали хлопотать над ужином: лепешки, виноград… вода из колонки весело полилась в кружки, перехлестывая через край… Семенова тоже перехлестывало через край, и он все сейчас же рассказал Кошечкину.
«Ну и ну! — удивился Кошечкин. — Та самая, что в ларьке возле входа на базар?» — «Та самая». — «Знаю, я сам не раз у нее покупал… красивая! Да не про нас, пожалуй: старик не отдаст! Она же со стариком живет…» — «А я и спрашивать не буду! Уведу, и все!» — «Молодец! — поражался Кошечкин. — Я и не знал, что ты такой… Вот Гольдрей-то обрадуется!» — «Ну, уж нет! — возразил Семенов. — Она вовсе не для этого. Я ее в натурщицы не отдам». — «Почему?» — «Так…» — «Понимаю… собственник ты!» — «А ты на чужой каравай рот не разевай!» Они уплетали виноград с лепешками, запивая водой. «Ну, хоть портрет», — сказал Кошечкин. «И портрет не будем… может, когда потом. Она тебе не для рисования». — «Ну, ладно, — сказал Кошечкин. — Я тебя понимаю… ну, хоть виноград-то она нам будет доставать? Бесплатно?» — «Это можно», — согласился Семенов. «И груши! И помидоры!» — «Все! — сказал Семенов. — Все из фруктов и овощей! Это я тебе обещаю!» — «Прекрасно! — обрадовался Кошечкин. — Теперь мы с тобой обеспечены. Будем спокойно учиться. И поменьше халтурить». — «Эта так», — кивнул Семенов, набив рот виноградом. «Ты только береги ее!» — сказал Кошечкин, тоже набив рот. «Уж как-нибудь!» — гордо кивнул Семенов. «Защищай ее! И я помогу, в случае чего… за это я отвечаю!» — «Спасибо». — «От узбека ее заберем!» — «Заберем! — согласился Семенов. — Только куда?» — «Там увидим, — сказал Кошечкин. — Может, уборщицей в училище устроим?» — «Ты просто гений!» — обрадовался Семенов. «Снимем вам комнатку — на двоих…» — «О! А деньги?» — «Придется все же подхалтурить». — «Придется», — согласился Семенов. «Можешь рассчитывать и на мой заработок», — великодушно сказал Кошечкин, опорожняя кружку с водой. «А ты как же?» — спросил Семенов. «Я к вам буду в гости приходить!» — «Само собой!» — Семенов тоже опорожнил кружку. «Этюды вам дарить буду! Развесим по стенам — красота!» — «Конечно, красота! — согласился Семенов. — Ты обязательно заходи! Каждый день!» — «Может, она и мне какую-нибудь подружку найдет?» — «Найдет, — сказал Семенов уверенно. — Не сомневайся! Она, знаешь, у меня — такая решительная! И самостоятельная!» — «Ну, и отлично! — обрадовался Кошечкин. — А теперь давай готовиться. Штаны твои грязноваты — почистить надо. И куртку тоже… Раздевайся! Я чистить буду, а ты мойся, у колонки. Голову мой, шею… Эх, жаль, одеколона нету!»
Они принялись за дело. Семенов разделся и побежал в одних трусах мыться под краном в середине двора. А
