страха нет власти над мишенью, но он может убедить вас, что мишень вас покинула. Для этого ему необходимо заставить вас думать, что правила мишени не существуют, и вот он старается поочередно скрыть каждое правило.

1. Мишень есть всегда

Атака страха на первое правило проста и пагубна. «Мишеней не существует. Это ложь». Страх шепчет: «Ты один, совсем один. Тебе не на кого положиться, кроме себя».

2. Мишень существует вовне и на измеримом расстоянии

Расстояние полезно, оно необходимо нам, чтобы видеть. Если мы встанем на место мишени, мы никогда ее не увидим. Страху нужно скрыть второе правило, гласящее, что мишень всегда существует во внешнем мире и на измеримом расстоянии. Он подтачивает наше восприятие внешнего мира и расстояния, убеждая вас, будто воображение существует исключительно внутри нас. «Все, что я представляю, находится внутри меня. Мое воображение существует внутри меня. Все, что я воображаю, у меня в голове». Эта мрачная логика делает свое злое дело. И вот уже между вами и мишенью нет столь необходимого расстояния. Животворная дистанция исчезла, и вы впечатываетесь в окружающий мир, как человек, прижатый лицом к стене. Нет расстояния; нет возможности видеть.

3. Мишень существует прежде, чем понадобится вам

Страх также подрывает третье правило – что мишень уже существует. Страх умудряется одурачить вас, расщепляя время на две зеркальные параллели: так, пока едешь в лифте, видишь бесконечное количество отражений самого себя. Эти зеркала, прошлое и будущее, отвлекают вас настолько, что уже не разглядеть грустно машущую вам мишень. Затем страх звонит старым друзьям в правительстве: вина, долженствование и наказание помогут ему держать вас в узде. Он навьючивает вам на плечи ответственность и цепляет на шею оковы долга. «Только ты, – шепчут они все, – можешь придумать мишени; ничего не существует, открывать нечего. Ты обязан все придумать, все оживить энергией и все контролировать. Ты один в ответе абсолютно за все. Ты в ответе даже за то, чего не происходит. Ты всех подводишь. И почему ты такой ленивый/безмозглый/пустой/несообразительный/ бесталанный?» Нет более строгого моралиста, чем страх, и все моралисты не чужды страху.

4. Мишень всегда конкретна, и

5. Мишень все время меняется

Теперь страху нужно размыть четвертое правило, гласящее, что мишень всегда конкретна. То, чего мы боимся, действительно всегда кажется очень конкретным. Но это воображаемое несчастье лишь кажется ужасающе реальным. Настолько ужасающе, что мы даже не позволяем себе приблизиться и повнимательнее рассмотреть его. Итак, мы до ужаса боимся, что… – что? Стоит задать себе этот простой вопрос. Вопрос настолько очевиден, что, как правило, мы даже не даем себе времени ответить на него. Что же такое ужасное мы сотворим? Упадем со сцены? Плохо сыграем? Насколько я знаю, никто еще не умер только потому, что провалил роль. Страх, кажущийся пугающе реальным, вянет при ближайшем рассмотрении. Конечно, неприятно играть плохо. Но в то же время мы неизбежно зачастую играем плохо, с этим приходится смириться. Именно страх заставляет нас играть плохо. Страх плохо сыграть оказывается самоисполняющимся пророчеством. Таким же образом чувство вины всегда делает нас безответственными.

Страху, что все пойдет из рук вон плохо, нельзя позволить выйти из берегов. Неужели земной шар действительно взлетит на воздух, если я сыграю так себе? Найти в себе силы взглянуть в лицо опасениям – лучший способ уменьшить эти опасения. Страх всегда старается помешать нам пристально вглядеться в него или во что бы то ни было. В припадке паники полезно вспомнить простой способ успокоиться: просто уделить внимание окружающему миру. На самом деле, только внимание дарует покой.

Иначе мы, до ужаса страшась того, что можем увидеть, ни на что не обращаем внимания и обрекаем себя на хаос.

6. Мишень всегда активна

Финальным рывком, направленным на уничтожение любого движения, страх наступает на пятое и шестое правила мишени: что мишень всегда активна и переменчива. «Как бы не так! – шипит страх. – Мишень пассивна, неподвижна и неизменна!» Когда я жалуюсь, что мой партнер словно деревянный и никак не хочет играть сцену по живому, мы можем быть уверены, что страх жив-здоров и вовсю творит свое черное дело. «Я от него не получаю ничего взамен!»

Неподатливый партнер отнюдь не вдохновляет; но дело по-настоящему и всерьез плохо, если у меня хватает сил и времени отслеживать качество игры партнера. Полезно спросить себя: кто из нас двоих при этом не поддается на живую игру, уж не я ли?

Когда артист разочарован игрой партнера («Я не верю, что Джульетта любит меня достаточно, чтобы я мог сыграть эту сцену»), ему важно увидеть Джульетту, любящую его вполне достаточно. Дело актера – поверить в любовь Джульетты, не дело актрисы – убедить его в этой любви.

Схожим образом жалуясь: «Я слышу только собственный голос, и звучит он монотонно и скучно!», я могу не сомневаться, что страх вовсю занят саботажем. Естественно, если прислушиваться только к собственному голосу, то покажется, что он звучит странно. Голос – это инструмент для конструктивных действий, а не для обобщенного самовыражения. Чтобы как следует использовать слова, мне необходимо представить, что слышит и чего не слышит мой партнер. Я должен представить, какие смыслы доходят до него, а какие нет. Я должен быть занят только мишенью. Моя забота – мишень, и только она. Как только я начну прислушиваться к собственному голосу, я запутаю и того, к кому обращаюсь, и самого себя. Слова мои будут звучать фальшиво. И действительно, слова мои становятся фальшивыми, как только теряется связь между ними и мишенью. Самые умные слова звучат неразборчивой галиматьей, когда они оторваны от мишени. В реальной жизни такое сложно себе представить, потому что в реальной жизни, как правило, когда мы теряем мишень, у нас заканчиваются слова.

Опасность в том, что, репетируя, мы выучиваем наизусть большие куски текста, написанного кем-то другим. Но это не снимает с нас обязательств связывать эти слова с окружающим миром. Нам может казаться, что эти слова имеют какое-то значение сами по себе. Но даже самый блестящий текст совершенно непонятен, если не связан с внешним миром и отрезан от мишени. На самом деле, каждое слово должно быть вызвано к жизни окружающим миром. Любой текст звучит бессмыслицей, когда он отрезан от мишени. Возможно, это одна из причин, почему мы морщимся, слыша собственный голос, записанный на пленку.

Когда все вокруг кажется мертвым, это обман. Страх одурманил нас, и мы уже не видим подвижной и изменяющейся мишени.

Третий глаз

Страх расщепляет вас на две очередные