Государственная церковь стала его врагом, а вместе с ней и ее официальный представитель епископ Мюнстер, исповедник отца Кьеркегора и почти что его духовный наставник.

Самое печальное было в том, что Мюнстер в глазах философа воплощал в себе разлад между жизнью и христианской доктриной. Он олицетворял добродетели государственной церкви, которая прекрасно играла свою роль, но только для пользы самого государства. Светский блеск его сана глубоко задевал Кьеркегора. По воскресеньям, поговорив на проповеди об отречении и аскетизме, епископ Мюнстер в роскошных, соответствующих его положению одеждах отправлялся обедать в королевский дворец. Философ же между жизнью и институционализированной христианской доктриной видел ту же пропасть, которую когда-то уже изобличил, критикуя Гегеля, то есть пропасть между действительностью и философскими спекуляциями.

Своего пика кризис достигает в сентябре 1850 года, когда Кьеркегор публикует «Школу христианства». В этой работе он выдвигает на первый план «возмущение» Христа, который страдал и умер на кресте во искупление человечества, что представляет собой, если можно так выразиться, «костяк» всего христианства. В официальной церкви, какой ее видел Кьеркегор, было все что угодно, но только не возмущение: она представляла собой мирный договор со светским обществом.

Мюнстер отказывается встречаться с Кьеркегором, который, не желая публично обрушиваться на епископа с нападками, в 1852–1853 годах хранит молчание и погружается в душевные искания. Об этом свидетельствует дневник Кьеркегора. В нем есть строки о внутренних конфликтах и противоречивых мыслях философа о роли христианина, христианства и самого епископа Мюнстера. Если бы государственная церковь по существу приняла к сведению критику конфликта между своими установками и христианской жизнью, пишет он, кризис, который неизбежно ждет ее в конце, можно было бы значительно смягчить. Но Мюнстер ответил молчанием, из чего Кьеркегор заключил, что примирение больше невозможно.

30 января 1854 года епископ умирает. Рушится последний барьер, заставляющий страдающего глашатая воплощенной истины соблюдать сдержанность и осторожность. На смену Мюнстеру приходит профессор Мартенсен, в глазах Кьеркегора представляющий квинтэссенцию объективирующих теологических спекуляций и являющийся символом светского компромисса государственной церкви. Когда на похоронах епископа Мюнстера Мартенсен заявляет, что покойный был «свидетелем истины и одним из звеньев цепи, объединяющей времена апостолов с современностью», Кьеркегор, не выдержав, публикует статью «Неужели епископ Мюнстер действительно был „свидетелем истины“?»

Неблагодарность Кьеркегора и его подлые нападки на память горячо любимого многими человека приводит в возмущение весь Копенгаген. В газетах разгорается жаркая полемика, и философ срывает зло на Мартенсене, приводя такой аргумент: Мюнстер просто не мог быть свидетелем истины, потому что единственная его заслуга заключалась в примирении гедонизма Гете со страданиями Христа. С Мюнстером церковь отдала предпочтение не ореолу мученика, а светским славе и богатству. Но церковь несовместима с государством, представляющим не индивида, а массу, толпу, тогда как христианство обращается напрямую к конкретному человеку. И такое понятие как государственная церковь просто немыслимо, раз вечное спасение носит личный, а не коллективный, и уж тем более не «политический», характер.

Для полного счета Кьеркегор так же злобно критикует студентов, изучающих теологию, – «пиявок, которые только и мечтают заполучить приход, обеспечивающий им покой, благоденствие, хороший доход, и позволяющий жить единственно проповедями». Благоденствие такой степени, говорит Кьеркегор, что скоро по воскресеньям придется закрывать не только мясные и прочие лавки, но и храмы.

«Реформа Церкви, которая отказалась бы от Библии, сегодня сыграла бы такую же роль, как когда-то реформа Лютера, отказавшаяся от Папы Римского. Повышенное внимание к Библии, которое легло в основу религиозности эрудитов и юристов, по сути есть не что иное, как банальная забава» (IX А 442, 1848).

В своих внешних проявлениях протестантизм как разрыв с представляемой католицизмом традицией рискует еще больше заразиться модой и духом века. Множество подобных аргументов содержалось в печатном листке под названием «Мгновение», с периодичностью издаваемом Кьеркегором на свои деньги (при его жизни вышло девять выпусков и еще один после его смерти).

Борьба еще больше изнурила философа, и без того обессиленного другой драмой, из-за которой одиночество навалилось на него с новой силой, если это, конечно, вообще было возможно, из-за расставания с Региной. Ему было бы достаточно украдкой бросать на нее взгляды на улицах столицы, но вскоре его возлюбленной было суждено отправиться вслед за мужем, назначенным губернатором датских Антильских островов. В день отъезда, 17 марта 1855 года, Регина назначает Кьеркегору встречу прямо на улице, дабы избежать пересудов. «Да благословит тебя Бог, Сёрен, пусть все будет, как ты решил». Философ ничего не отвечает. Лишь отступает на шаг назад и склоняется перед ней в поклоне. Больше они не увидятся.

Регина переживет его больше чем на пятьдесят лет.

Свои памфлеты он озаглавил «Мгновение», желая подчеркнуть потрясение, которое испытывает человек при встрече с Богом и осознает при этом, что с этого самого мгновения для него самым парадоксальным образом начинается вечность. Кьеркегор с горечью констатировал, что ни один из его современников не мог, повинуясь обету, ответить на кажущийся простым только внешне призыв Христа апостолу: «Надень одежду твою и иди за мною!»

2 октября вконец изможденного Кьеркегора находят без сознания на улице и отвозят в больницу. Там он отказывается встретиться со своим единственным оставшимся в живых братом, полагая что тот как епископ тоже запятнал себя компромиссом церкви с государством. Здоровье его неуклонно ухудшается, но конкретную причину этого доктора установить не могут. Отказавшись от последнего причастия, 11 ноября Сёрен Кьеркегор умирает в возрасте 42 лет, пав в сражении за истину и парадоксальное христианство, отвергающее общину и отдаляющееся от людей, чтобы приблизиться к трансцендентности…

Как выяснилось, из всего богатого наследства у него осталась небольшая сумма, которой хватило только на то, чтобы его похоронить. Все остальное он принес в жертву возложенной на него «миссии». После погребения племянник прочел над могилой строки из Апокалипсиса (III, 14–16):

«Так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия:

Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!

Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

Кьеркегор покоится на копенгагенском кладбище Фру Кирке.

В настоящей главе читателю предлагается общий обзор трудов Кьеркегора, в котором отмечены их сильные стороны, характерные черты и типичные выражения, символизирующие собой путь умозаключений, пройденный этим философом. Теперь мы сами желаем последовать по этому пути, заранее предупреждая, что он представляет собой конструкцию, вдохновленную озарением, о котором Кьеркегор писал в труде «Точка зрения на авторство моих работ»: