– Синяя птица! – подхватил ее бледный подопечный, содрогаясь от накатившего смеха.

– Она самая! Каждый из нас нашел свою синюю птицу. Вот только… – осеклась Минерва Холлидей, – в Париже, кажется, едят мелких пташек, вдобавок к тому, что поджаривают на костре священнослужителей.

Бледноликий опять закрыл глаза и шепнул:

– В Париже? Да, верно.

Поезд издал скорбный вопль. Ночь миновала.

Они подъезжали к Парижу.

Как раз в это время по коридору пробегал мальчуган лет шести. Он заглянул в купе и при виде больного остановился как вкопанный, а бледный старик ответил ему холодом ледяного полярного безбрежья. Ребенок ударился в плач и пустился наутек. Престарелая сестра милосердия широко распахнула дверь и высунула голову.

Мальчик что-то сбивчиво объяснял стоящему в отдалении отцу. Тот бросился по коридору с криками:

– Что здесь происходит? Кто напугал моего… – Он не договорил. Сквозь открытую дверь купе в вагоне замедлившего ход Восточного экспресса он увидел это бледное лицо – и прикусил язык, пробормотав: – …моего сына?

Бледноликий пассажир смотрел на него спокойным туманно-серым взглядом.

– Я не… – Француз отшатнулся, прищелкнув языком от изумления. – Пардон! – У него перехватило дыхание. – Примите мои извинения!

Он поспешил к сыну и затолкал его в купе, приговаривая:

– Нечего реветь! Пошел!

За ними захлопнулась дверь.

– Париж! – пронеслось по всему поезду.

– Тихо и быстро, – приказала Минерва Холлидей, прокладывая путь своему дряхлому спутнику среди вокзальной сумятицы и чужой клади.

– Я сейчас растаю! – вскричал бледноликий.

– Со мной не растаешь! – Она выставила перед собой корзину для пикника и чудом втолкнула своего подопечного в последнее такси, оставшееся на стоянке.

Под грозовым небом они подъехали к воротам кладбища Пер-Лашез. Массивные ворота уже закрывались. Медсестра достала пригоршню франков. Створки ворот застыли на полпути.

Среди десятка тысяч надгробий можно было побродить в тишине. От такого обилия холодного мрамора, от такого множества потаенных душ у старой сиделки началось головокружение, разболелось запястье, а левую сторону лица обдало внезапным холодом. Противясь недомоганию, она тряхнула головой. И они пошли дальше меж могильных плит.

– Где мы устроимся на пикник? – спросил он.

– Где угодно, – ответила она. – Только с оглядкой! Как-никак, это французское кладбище! Кругом одни циники! Полчища себялюбцев, которые сжигали людей на костре только за их веру, а потом сами горели на костре за собственную веру! Так что выбирай, где тебе больше нравится!

Они продолжили путь.

– Первое надгробье в этом ряду, – кивком указал старик. – Под ним – пустота. Смерть окончательна и бесповоротна, нет даже шепота времени. Второе надгробье: женщина, втайне верующая, любила мужа и надеялась соединиться с ним в вечности… здесь ощущается шорох духа, движение сердца. Уже лучше. Третья плита: писатель, строчил детективы для какого-то французского журнала. А сам больше всего любил ночь, туман и старинные замки. У этого камня даже температура подходящая, как у доброго вина. Вот здесь мы и присядем, голубушка: ты откупоришь бутылку шампанского – глядишь, и скоротаем время до поезда.

Она с радостью протянула ему стакан:

– А тебе не вредно пить?

– Можно пригубить. – Он принял стакан из ее рук. – Только пригубить.

Немощный пассажир чуть не «умер» на выезде из Парижа. Вагон заполонили интеллектуалы, посетившие цикл семинаров на тему «тошноты» Сартра; воздух истощался и кипел от их разглагольствований о Симоне де Бовуар[4].

Бледный старик еще больше побледнел.

Вторая остановка после Парижа – и еще одно нашествие! Экспресс атаковали немцы, шумно ниспровергающие дух предков, не отягощенные политическими принципами. Некоторые даже размахивали книгой под названием «А был ли Бог дома?».

Призрак вжался в свой прозрачный скелет.

– Ох! – вскричала мисс Минерва Холлидей и побежала к себе в купе, чтобы тут же вернуться и обрушить на него охапку книг.

– «Гамлет»! – зачастила она. – Тут есть про тень его отца, помнишь? «Рождественская песня»[5]. Целых четыре привидения! «Грозовой перевал»[6]– ведь Кэти возвращается, верно? Ага, «Поворот винта»[7]и… «Ребекка»[8]! А вот и моя любимая – «Лапка обезьяны»[9]! Что ты выбираешь?

Но пассажир-призрак не вымолвил ни слова. Его веки были сомкнуты, а губы запечатаны льдом.

– Погоди! – вскричала она.

И раскрыла первую книгу…

Гамлет стоял на стене замка, слушая речи своего отца-призрака; Минерва Холлидей читала:

– «Так слушай… Уж близок час мой, / Когда в мучительный и серный пламень / Вернуться должен я…»

И дальше:

– «Я дух, я твой отец, / Приговоренный по ночам скитаться…»

Она не останавливалась:

– «Коль ты отца когда-нибудь любил… О боже!.. Отомсти за гнусное его убийство».

И опять:

– «Убийство гнусно по себе; но это / гнуснее всех…»

Экспресс летел сквозь сумерки, а она читала последний монолог призрака отца Гамлета:

– «…Но теперь прощай!.. / Прощай, прощай! И помни обо мне»[10].