и на Подоле немало людей служат в его лавках. И всех он привел с собой к Почайне.

Собравшиеся киевляне расположились рядами вдоль берега, переминались с ноги на ногу и озирались, будто ждали приказа. Дольма повернулся туда, где выше по течению стоял воевода Блуд с родней. Кивнул тому, словно подбадривая, и сам шагнул к воде.

– Дольма сын Колояров плохого киевлянам не посоветует, – слышалось в толпе.

И когда соляной купец ступил в речку Почайну, толпа колыхнулась, люди стали следовать его примеру. Тут уж и Блуд засуетился, схватил двоих стоявших по бокам сыновей, крикнул невесткам, державшим на руках младенцев, и сам почти бегом кинулся в реку. Статный и тучный, он ворвался в воду, словно могучий степной тур, подняв брызги и едва волну не пустив. Как будто хотел показать, что его дело первое и не Дольме с Хоревицы ему пример являть.

В толпе послышались смешки, но люди уже входили гурьбой в Почайну. У толпы свои правила, и уж если люди стали веселиться, то и самые хмурые в итоге заулыбались. Экое творится на белом свете! Всем народом купаться в теплый день приходится!

Дольма же широко перекрестился, уже стоя по грудь в воде. Поднял руки, призывая своих ближних, проследил, чтобы и увечного брата завезли в воду, улыбнулся. Его родня окружила, а следом и другие пошли. Шумно было, весело. Но в то же время торжественно от пения псалмов, от важности на лицах князя и Анны его, от вскинутых в благословляющем жесте рук священнослужителей. Кто-то успевал прикоснуться губами к крестам в руках попов, а кто и так вошел; плескались, еще не зная, когда выходить. Вся Почайна колыхалась от движения, светло было от множества белых одежд.

Стоя на возвышении, князь Владимир с улыбкой наблюдал за происходящим. При этом он отметил, как величаво и милостиво собрал вокруг себя людей Дольма, как торопливо вел себя Блуд: завистлив воевода, не хотел Дольме первенство уступать. Но главное, что эти двое – Блуд и Дольма – явили пример, не случилось толкотни, люди веселы, улыбаются, плещутся в воде. Где-то ребенок заплакал, но в основном на лицах людей улыбки.

– Слава Господу! – с облегчением перекрестился князь.

Кажись, все идет как надо. Даже стоявшим поодаль стражникам с кнутами и дубинками приходилось только смотреть. Тоже стояли и улыбались. Ладно-то как!

И тут, когда князь уже готов был расслабиться, что-то произошло.

Сперва было непонятно, кто начал кричать. Там, где в окружении родни и плескавшихся в воде киевлян находился Дольма, началась какая-то толкотня, послышались крики, бабий визг, а потом вдруг народ кинулся из реки обратно к берегу, истошно вопя.

– Убили! – кричали люди. – Убили Дольму нашего!

Владимир едва сам не соскочил с помоста. Но натолкнулся на быстрый взгляд Добрыни и замер на месте. А тот уже подсуетился: его дружинники вмиг оказались в толпе, сдержали напор, а там по знаку и музыка громче грянула. И видел Владимир со своего места, что там, где Блуд и находившиеся выше него по берегу киевляне все еще спокойно стояли в реке, обряд вроде продолжался, а там, где Дольма… Тело соляного купца плавало на поверхности лицом вниз, кто-то из родичей подхватил его, пытался поднять. И было видно, как алая кровь заливает белую рубаху.

– Перун покарал христианина! – уже заверещал кто-то.

Толпа качнулась. Удержат ли ее стражники?

Какой-то смуглый богатырь уже тащил тело Дольмы к берегу, народ шарахался, а смуглый выл, рычал горестно. На берегу рухнул на тело купца, но кто-то уже накинулся на него, стали избивать. Этот ли убил? Вон как пинают, даже длиннокосая жена Дольмы замахнулась. Затем подоспели дружинники, растащили всех, кто толпился на берегу, удерживали, стараясь успокоить. А народ вокруг то шарахался, то, наоборот, пытался насесть да поглядеть. Поди угомони их теперь.

И тут – Владимир даже не успел заметить – его царица Анна спешно сошла с помоста и двинулась туда, где происходило столпотворение. Ее расшитая золотом алая накидка и сверкающий венец ярко выделялись среди толпы в белом – словно райская пестрая птица попала в стаю лебедей. И люди, как бы ни были взволнованы и потрясены, расступились, дали ей пройти, стали успокаиваться.

– Оберегайте царицу! – приказал Владимир своим ближникам, едва сдерживаясь, чтобы не кинуться в толпу. Благо, что стоявший за ним евнух Евстахий неожиданно сильно схватил князя.

– На тебя весь люд смотрит, архонт! Не поддавайся панике. Остальное в руках Господа!

Вот князь и смотрел. Наблюдал за тем, как его порфирогенита прошла туда, где уже в стороне положили тело купца Дольмы. Анна опустилась на колени и, сбросив свою роскошную накидку, накрыла его тело. Сама же осталась коленопреклоненной, сложила в молитве руки. И люди смотрели, успокаивались, указывая на то, что сама супруга их правителя отдает почет и дань погибшему христианину.

– Своего оплакивает, – произнес кто-то.

– Для такой, как она, все христиане свои.

А рядом кто-то сказал, что, мол, идти надо в реку, вон иные не испугались же.

И все продолжилось.

Дольму вскоре унесли от берега за частоколы ближайших усадеб Подола, так что подходившие со стороны новые градцы даже не ведали, что тут случилось, ибо по-прежнему играла музыка, пели священники, выходящие из воды крещеные в мокрых рубахах смеялись и обнимались, поздравляя один другого, хотя сами еще не совсем понимали с чем. Вокруг царило праздничное настроение, люди после омовения шли туда, где чашники князя угощали их сладким вином из ковшей, медовухой поили – тут кому что больше по душе.

– Каждый крещеный иди на пир к князю на широкий двор! – выкрикивали бирючи. – Князь Красно Солнышко всякому собрату по вере будет рад.

И опять плеск в воде, белые одежды, улыбающиеся лица.

Владимир перевел дыхание, поднял руки, приветствуя новообращенных. Иных и окликал по имени, кого узнал. Но осекся, когда увидел вернувшуюся к нему на помост Анну. Он и не ожидал, что у его райской птички может быть такое гневное, непримиримое выражение лица. На щеках ни кровинки, только темные глаза полыхают под сурово сведенными бровями. И голос тверд, как сталь булатная:

– Разберись в этом, муж мой. Сам дьявол тут намутил, чтобы не пустить славян к Богу! Пусть вызнают да накажут жестко и прилюдно того, кто был рукой дьявола.

Ну, дьявол, не дьявол, а кто-то из местных татей[38] уж точно. Об этом и думал Владимир, когда уже вечером, покинув шумное застолье, осмотрел острый шип, какой вынули из гортани Дольмы. Тяжелая игрушка, величиной с ладонь, острая, как