— У тебя два ребра сломаны, — продолжил он. — И внутренности отбиты, особенно досталось почкам. Глаз спасли, но при первом осмотре врач сказал, что придется удалять. Ну, и по мелочи хватает: ушибы, пара гематом, синяки. Как ты, наверное, уже сам обнаружил, пальцы на правой руке сломаны. И еще сотрясение мозга. Хорошо, что обнаружили не поздно. Не знаю, сколько ты там провалялся, но еще несколько часов, и ты умер бы.

Я посмотрел на свою грудь и ужаснулся — она была вся красно-синего цвета.

— Спасибо Вам, доктор.

В ответ он лишь улыбнулся.

Несколько секунд подождал, а затем продолжил:

— Скажите, а это нормально, что я весь дрожу?

— Да. Скорее всего, это от голода.

Понимая, что он собирается уйти, я все же спросил его:

— А мои родители? Они знают, что я здесь? Они видели, что со мной?

— Конечно, они знают, — он придвинул стул к койке и сел на него. — И как узнали, что ты здесь, так сразу подсуетились, чтобы ты лежал в одиночной палате и за тобой был особый уход. Если честно, не люблю я весь этот блат. Я главврач этой больницы, и все пациенты для меня одинаковы — нет особенных у меня пациентов, — а тут звонят из министерства и указательным тоном говорят, что ты вот такой вот важнее остальных. Не знаю, кто твой отец, а может и мать, но они мне уже не нравиться. А как сестра доложила, что твое состояние нормализовалось, я пришел навестить тебя, и сидел, ждал, пока проснешься.

— Родители уже приходили?

— Да, они были вчера, но их даже в палату не пустили. Сидели у двери с полудня и ждали, когда же ты оклемаешься. Или хоть каких новостей. И даже, как узнали, что здоровью твоему уже ничего не грозит, все равно остались и сидели тут до позднего вечера.

Мой взгляд устремился в потолок. Я пытался представить себе картину, когда родителей известили, что произошло с их сыном.

— А тебе лучше сейчас отдыхать. Я пойду, позвоню твоему отцу. Уверен, они сейчас тут же примчат, и тебе уж точно будет не отдыха.

Главврач в очередной раз улыбнулся, посмотрел на меня взглядом «Все будет хорошо» и удалился из палаты.

С родителями мне встречаться совсем не хотелось. Во-первых, не хочу, чтобы они видели меня в таком состоянии, во-вторых, выслушивать какой я бедный и несчастный, желания также не было. Готов поспорить на сотню баксов, что в первую очередь мама скажет: «Бедный мой сыночек», и еще на сотню, что не пройдет и пяти секунд, как она разрыдается.

Интересно, не проболтались ли они кому из моих знакомых, где я нахожусь сейчас. То, что я в больнице, знает уже вся школа — папа, скорее всего, уже позвонил директору и объяснил, почему меня нет на уроках и не будет еще очень долго. Остается надеяться, что никто не знает, в какой именно больнице я сейчас нахожусь. Не хотелось бы, чтобы в палату ввалился весь класс с сумками фруктов и другой дряни, с которой принято наведываться к больным. Противно будет видеть все эти лица.

Как представил, что мне могут принести всякие ананасы, йогурты и многое другое, так желудок начало сводить. Я готов сейчас съесть слона и закусить его жирафом. Если родители приходили вчера, значит, я тут второй день, из чего делаю вывод — сегодня понедельник. Я не ел уже два дня.

На тумбочке рядом стояла большая бутылка минеральной воды. Медленно и аккуратно привстал и налил себе стакан. Выпил его залпом, а за ним и второй.

Начала болеть голова, и подташнивать. Дрожь никак не прекращалась. Через некоторое время стали болеть суставы. Левый бок со сломанными ребрами жгло так, будто его гладят утюгом.

Надеюсь, это от того, что я двигался, а не потому что действие обезболивающих препаратов проходит — даже представлять не хочу, что это такое терпеть боль от одного приема таблеток до следующего.

Не вижу рядом ни кнопки, ни даже колокольчика для вызова медсестры. Чтоб ее позвать, мне надо орать на всю больницу? Или как тут это принято? Да и главврач мог бы перед уходом сказать, что мне надо сделать, чтобы позвать кого-нибудь. Мне нужны таблетки от головной боли, укол обезволивающего, чтобы не так горели переломанные ребра, и чего-нибудь пожрать! И кому мне это говорить? Стоящему рядом стулу? Или медицинскому оборудованию?

А в какой я вообще больнице сейчас нахожусь? Если она платная, то папа немало денег потратил на это. Но он узнал о том, что я здесь, после того, как меня сюда положили. Значит, в городской больнице, а папины связи устроили все так, чтобы я тут провел время с наивысшим комфортом, насколько это здесь возможно.

Только сейчас я начал размышлять, что же произошло. Вася пожаловался брату на меня, и Валеро подтянул дружков. Меня бросили в машину и куда-то отвезли. Где-то меня избивали, а потом куда-то бросили. Кто-то обнаружил валяющееся тело и вызвал скорую. Может, еще и милицию в придачу. Слишком много неопределенностей: кто-то, где-то, куда-то — но ответы мне были сейчас не интересны.

А родители знают, что именно со мной произошло? А где сейчас Вася? Его уже трахают всей тюремной камерой? Его вообще посадили? Или сейчас этот ублюдок дома сидит и смотрит порнуху?

Что-нибудь вообще изменилось от того, что произошло два дня назад?

А друзья?

Друзья! Одно, блядь, название! Никто не предпринял что-либо, чтобы эти уроды не увезли меня! Что им мешало толпой вытащить меня из лап шакалов? Такие вот они друзья, значит.

Родители приехали через два часа, как главврач навестил меня.

Как я и предполагал, мама, войдя, сразу кинулась к койке и, стоя на коленях, обняла меня, произнеся «Бедный мой». И не отпускала. Плакать она не стала, так что вторые сто долларов я бы проиграл.

Папа деловито подошел и похлопал меня по ладони. Он молчал. А что он мог сказать? По его влажным глазам и так можно все понять. Похоже, он еле сдерживался, чтобы не начать лить слезы.

На плече почувствовал влагу — мама все же не удержалась.

Не знаю, что может быть хуже для родителей, чем видеть своего ребенка в поломанном состоянии. Наверное, только смерть этого ребенка.

Избитый сын лежит на больничной койке, а рядом с ним, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться в голос, стоят его родители. Трогательная картина. Но меня больше волновало, что же находиться из еды в пакете,