— Скажите, — я решил сразу спросить то, что меня интересовало сейчас больше всего, — были ли еще заявления? Еще кто-нибудь, помимо моего отца, заявлял в милицию?

— Нет. — Виктор покачал головой. — Я узнавал вчера и сегодня. Ни одного заявления, ни про похищение, ни про избиение молодого человека не поступало. Только одно было касаемо тебя в воскресенье утром с поста ДПС — о том, что недалеко от дороги, на внешней стороне МКАД, в двухстах метрах от пересечения с Киевским шоссе, обнаружено тело избитого молодого человека. Тебя.

А как они узнали, что это я? Жаль, что не озвучил этот вопрос — это так и останется для меня загадкой. А не спросил, потому что голова была занята одной мыслью: «Как же так?» Более десятка человек видели, что пятеро отморозков швыряет меня в багажник машины. И никто, не единая душа, не взяла тут же телефон, не позвонила в милицию, не сообщила о факте похищения с вероятностью предполагаемого убийства. Никто.

Виктор начал убеждать меня, что эти поддонки получат по заслугам, что закон восторжествует, что их засадят очень глубоко, чтобы они больше никого и пальцем не тронули. Он все продолжать разглагольствовать о необходимости постоянно чистить улицы от таких уродов. Но его слова звучали в голове лишь фоном моих мыслей. Испытывая полное безразличие к словам Виктора, я повернул голову в противоположную сторону.

Меня кинули. И это не тот случай, когда в подъезде пара гопников пару раз дает по роже и отбирает мобильный телефон. Это не девчонка, которая, все же, не приходит на свидание, а ты, как дурак, ждал ее два с половиной часа в назначенном месте с букетом из пяти роз. Это не родители, которые дарят тебе на день рождения настольную игру «Монополия», когда ты ждал от них роликовые коньки. Это не сосед, с которым с детского сада вместе, который уже как месяц не может вернуть тысячу рублей, хотя занимал на неделю. Это ведь друзья, которые, мало того, что не отбили, когда меня кидали в багажник, — а не надо быть семь пядей во лбу, чтобы понять, что меня не на пикник с собой берут, — так еще и не позвонили в милицию, сообщить о произошедшем.

Некоторые были одноклассниками, — с кем-то даже с первого класса учился, — с кем-то постоянно тусовались вместе, с половиной виделся почти каждый день на баскетбольной площадке, двое ребят вообще были вместе со мной в одной школьной команде. А Гоша? Да мы с пеленок близкие друзья! Вместе прошли и огонь, и воду. Можно каждого человека перечислить, кто был свидетелем того вечера, насколько они мне близки были, но, как оказалось, это все пустое для них — слово «дружба» для них ничего не значит. Для них это лишь набор букв, равный слову «общение».

Глаза стали влажными. По щеке одна за другой потекли слезы. На меня произвело впечатление взрыва атомной бомбы осознание того, что меня предали.

— Ты их разглядел? — донеслось до меня.

— Нет.

— У тебя есть подозрения, кто это мог быть?

— Какие подозрения?! — я злобно посмотрел на него. — Вы вообще собираетесь спросить, что со мной произошло?

Несколько секунд мы в тишине смотрели в глаза друг друга. Виктор сидел сейчас и думал: «Стоило начать с предложения «Расскажи мне все по порядку, дружище»», но прервал паузу другими словами:

— Ну, так ты расскажешь мне? — спросил он, будто извиняясь.

А я уже принял решение. Взвесил все «за» и «против». Может, я поступил неправильно. Может, кто-то даже еще пострадает от этих мудаков, но менять свое решение не собираюсь. Я не считаю, что люди, творящие зло, потом это зло получат вдвойне. Я не приверженец позиции, что некая всевышняя сила (если хотите, называйте ее Бог) потом расставит все по своим местам, и мы получим то, что заслужили своими поступками. Я не верил в карму.

В данный момент я не думал ни о возмездии, ни о необходимости торжества закона, ни о добре и зле, ни о том, правильно ли я сейчас поступлю — сейчас моя голова была занята только одной мыслью, что почти восемнадцать лет прожитой жизни, чем занимался, кто меня окружал, что я познал, — все это превратилось в Ничто!

Перед тем, как пришел следователь, я выпил банку йогурта и, корчась от боли, доковылял до туалета. Опустошив, готовый взорваться мочевой пузырь, я ополоснул лицо и посмотрелся в зеркало.

Главврач больницы, общаясь со мной, описал мои повреждения так, словно у меня было всего пара царапин.

Левый глаз перевязан. Лоб такой, будто меня лицом вниз по асфальту возили. Правая щека в два раза больше левой и вся сине-желтого цвета. На носу какой-то пластырь налеплен. Нижняя губа вся разодрана и в запекшейся крови. На подбородке большая красная ссадина. Не говорю уже о повреждениях ниже шеи — весь в бурых пятнах. Я был одной большой гематомой.

И в таком виде меня лицезрели родители. А могли бы и вообще больше не увидеть. Разве что, только на опознании тела и похоронах.

А никто из друзей и пальцем не пошевелил, чтобы я избежал такой участи.

— Я гулял вечером в районе, — устремив свой взор на лампу надо мной, начал я рассказывать свою версию происшедшего, а Виктор записывал все в маленький блокнот. — Надоело сидеть дома и, дождавшись, когда температура немного спадет, пошел прогуляться. Недалеко от отделения Сбербанка, когда я шел вдоль примыкающего к нему дома, с его задней стороны, почувствовал сильный удар по голове. Я вырубился.

— Где этот Сбербанк?

— В смысле?

— Его адрес.

— А я откуда знаю адрес? Посмотрите по карте его адрес. Ближайший к моему дому.

— Ладно, у отца твоего спрошу. Помнишь еще что-нибудь?

— Пару раз приходил в себя. В первый видел только ботинок, от удара которого я отключился. Во второй, как очнулся, меня тут же начали избивать, и я опять потерял сознание.

— Никого не разглядел?

— Нет, — ответил я после двухсекундной паузы. — Один стоял прямо передо мной, но все было расплывчато, и разобрать ничего не мог.

— Вообще ничего?

— Абсолютно. Мне надо какое-нибудь заявление написать?

— Нет. Твой папа уже написал заявление об избиении сына.

Виктор сидел рядом и молчал. На минуту он углубился в свои мысли, скрестив пальцы.

— Понимаешь, — прервал он тишину, — у меня очень большой опыт. Я понимаю, когда мне врут, а когда говорят правду. И сейчас мне кажется, что ты чего-то не договариваешь.

— Мне нечего больше сказать.

— Ты врать не умеешь. — Виктор все пытался