– Что сделать-то надо? – спросил Димон, невольно перебирая в голове варианты просьбы. Ехать в ближайший продуктовый магазин очень не хотелось.

– Сильно не побеспокою. Тебе по пути будет. – Она достала из кармана толстый конверт с чередующимися красными и синими полосками. – Будь добр, опусти его в почтовый ящик, там, в Ленинграде. Это я письмо сыну написала. Может, там в городе почта работает лучше? А то я всё пишу и пишу, а он не отвечает. Может, не получает. Может, у нас почта плохо работает, вот и не доходят письма. Вот я тут и адрес подробный написала, и индекс. И марки наклеила, на всякий случай.

Димон взял толстый конверт. Это был старый советский конверт для авиапочты. Ту-134 всё летел и летел куда-то выше облаков. Лиловая марка с гордой надписью «Почта СССР», стоимостью двадцать копеек, была аккуратно наклеена в правом верхнем углу. Адрес, написанный округлым, разборчивым почерком, начинался с названия, которого нет.

– Конечно, конечно, опущу, – успокоил старую женщину Худяков, кладя конверт в широкий боковой карман куртки. – А денежку вы всё-таки возьмите. И молоко у вас вкусное, жалко, что перелить некуда.

– Да бери ты вместе с банкой, – засуетилась баба Анни. – У меня их много.

– Большое спасибо! – Димон был большим любителем молока.

Он сразу поставил банку с молоком в машину, укрепив её среди вещей, чтобы случайно не разбилась по дороге. Вернувшись к столику, Димон увидел, что все уже собрались и ожидали только его, когда он закончит ритуал прощания. На столике лежала завёрнутая в пакет рыба и бабушкина миска с картошкой.

– Вижу, не дошло дело-то до картошки, – заметила старушка.

– Не дошло, – согласился Димон. – Мы вам тут рыбки оставили. Покушайте. А денежку всё-таки возьмите. Мы не обеднеем, да и вам пригодится.

– За рыбку вам спасибо. Полакомлюсь. Только ты не подведи, опусти конвертик, – сказала старушка.

– Я же сказал. – Димона стал тяготить разговор, и, сунув деньги под картофелину, он собрался уходить. – Извините, если побеспокоили, если насорили.

– Езжайте смело, не думайте. Я приберу. Что мне здесь делать-то. А вы приезжайте ещё, осенью рыба жирная, хорошая.

Димон кивнул и поспешил к уже прогревающимся машинам.

Говорят, что обратная дорога домой гораздо короче. Люди знают, люди не ошибаются. Правда, выезжая на трассу, они увидели аварию. Два орла, на двух машинах, выезжая с грунтовки на трассу, не пропустили КамАЗ, и он легко смял жестяные коробки. Рядом стояла видавшая виды скорая и ГАИ. Люди суетились вокруг. А на асфальте лежали два тела, уже прикрытые тряпками. Гаишник помахал жезлом, разрешая им проезд.

– Смотри-ка, – сказал Сом, провожая глазами место аварии. – Как и мы.

– В смысле, как и мы? – переспросил Худяков.

– Серая «Нива» и белая «пятёрка», – пояснил Женька, выкидывая окурок на дорогу.

– Ну и как, ты опустил письмо в почтовый ящик? – спросил я, закусывая после очередной рюмки.

– Ты знаешь, нет, – ответил Димон, доставая сигарету. – Я это письмо отвёз сам. Адрес же был указан на конверте. Когда ехал туда, всё думал. Если этот парень будет хамить, дам в морду. Потом думал, опущу письмо в ящик. Когда нашёл адрес, всё же решил подняться. Знаешь, там на Петроградке есть настоящие трущобы. Дома ‒ развалюхи. В парадных сыро, шприцы валяются. Ступени стоптаны до не хочу. Окна выбиты, вообще, дно. Поднялся на второй этаж, позвонил. А сам стою и думаю: хорошо бы, чтобы дома никого не было. Но не угадал. Дверь открыл мужик. Знаешь, такой наполовину спившийся интеллигент. Но аккуратно одетый, трезвый, и одеколоном дешёвым от него разило сильно. Спрашиваю: такой-то? Он отвечает, что да, и интересуется, в чём, собственно, дело. Ну, я ему протягиваю письмо и говорю, чтобы навестил мать. А то она скучает, мается, всё ждёт его. Он письмо взял и вдруг заплакал. Искренне так. Я даже обалдел несколько. Он сопли вытер и сказал, что мать его умерла уже как года два. Я вначале подумал, что врёт урод. Начал было говорить, что видел её неделю назад и что она лично письмо передала. А он: «Нет, умерла». Я вначале даже захотел ему зарядить, но он и адрес правильно назвал, и домик описал. Только дом, по описаниям его, был старый, совсем развалившийся. И на похоронах он не был, слишком поздно пришло известие. Я, конечно, спросил его, знает ли он, где могила. Он в ответ: «Нет, не знаю». Последний раз в деревне был лет пятнадцать назад. Я даже подумал, что не туда приехал, ошибся адресом. Но он сказал, что узнаёт почерк матери и это письмо адресовано точно ему. Мужик извинился и закрыл дверь. Я, как во сне, ушёл оттуда, только в машине оклемался.

– Да ну, мистика какая-то, – поёжившись, сказал я. – А что Мирон? Пьёт, или как?

– Не знаю, что это было, но ты у ребят спроси, они все видели эту старуху. И слышали, как она письмо просила опустить в почтовый ящик, – добавил Худяков и затушил окурок в пепельнице. – А Мирон не пьёт, по крайней мере, до сих пор.