Элизабет влюбилась в меня с первого же взгляда, когда мы совершенно случайно познакомились с ней на одном из вечеров. А когда выяснилось, что наши отцы – давние знакомые, то удивлению нашему предела не было. Когда-то в юности мой отец служил с Блейком на одном и том же торговом корабле. Они ходили в страны Океании и как-то раз даже попали в плен к малайским пиратам. Мой отец спас ему жизнь, когда при побеге их лодка перевернулась, попав в сильный шторм. Они стали настолько близкими друзьями, что я был помолвлен с Элизабет еще во младенчестве. Но потом их дороги по какой-то разошлись, и с тех пор они не только не встречались, но даже не поддерживали между собой контакта. Отец говорил, что они поссорились из-за пустяка, но помолвка по какой-то причине так и не была расторгнута. Вот почему я до сих пор имел честь быть знакомым с этим джентльменом только лишь в раннем детстве. И о помолвке с его дочерью я узнал совсем недавно, и то из уст своего отца…

Но старик Блейк стал и в самом деле серьезной помехой для нас. Да, Элизабет была его единственной наследницей, но настоящим хозяином положения был он – и мог выдать замуж свою дочь за кого только ни пожелал бы, даже не спрашивая согласия последней. Другое дело, что он то ли не хотел навязывать Элизабет свою волю, то ли просто не нашел еще достойного, по своему усмотрению, жениха – словом, пока не торопился с этим делом. А вот попробовать найти того человека, который смог бы войти в доверие к этому старому дьяволу, вряд ли кто-нибудь мог решиться. Я еще нигде не слышал, чтобы старик отозвался хоть о ком-то с положительной стороны. И хотя лично сам я совершенно не помнил этого господина, но хорошо представлял себе эту личность. Много неприятных минут предстоит мне завтра испытать…

Утром я встал довольно поздно – гораздо позже обычного. Голова все еще потрескивала от вчерашнего. Гордон принес мне в комнату умывальные принадлежности. Я ополоснул лицо и руки ледяной водой, и более или менее пришел в себя. За завтраком все были необыкновенно молчаливы и проронили всего лишь пару-тройку слов. Каждый был погружен в какие-то свои думы и бесконечно проворачивал в своей голове предстоящую встречу со стариком Блейком. Безусловно, меня ему представит Элизабет, однако это вряд ли особо расположит ко мне старого сухаря.

Я долго возился в шкафу, выбирая себе туалет, и не меньшее время провертелся возле зеркала, прикидывая то так, то эдак. В итоге выбрал синий жюстокор с перламутровыми пуговицами, бриджи и туфли с белыми чулками. Это было скромно, неброско, но выразительно, модно и, самое главное, в чисто английском стиле. Во всяком случае, я точно знал фанатическую приверженность Блейка исконно английским традициям: он ненавидел французское, испанское, а также германское, вместе взятое. Однако в то же время предпочитал во всем строгость и отсутствие всяческих излишеств, так что первый взгляд, брошенный на меня, должен если уж не вызвать расположение ко мне, то, во всяком случае, и не произвести отрицательного впечатления. Любовь с первого взгляда вызвать трудно, но вот неприязнь можно запросто – и, в отличие от первой, вторая проходит за гораздо больший срок. И, как в случае с любовью, от ненависти ее точно так же отделяет лишь один шаг.

Я вновь посмотрелся в зеркало и, не найдя в своем облике больше изъянов, вышел из комнаты, прихватив со стола шляпу. Внизу Гордон подал мне кафтан и последний писк нынешней моды – тонкую тросточку с серебряным набалдашником. Облачившись в дорожное, я в последний раз взглянул на провожавших меня домашних, сгрудившихся возле входа на лестницу. Было полное впечатление, что они провожают меня если не на каторгу, то уж точно на войну. Мать, подойдя ко мне, молча перекрестила меня и поцеловала на прощанье. Отец окинул меня довольно хмурым взглядом, из которого следовало, что он также поддержал мой наряд и пожелал удачи. Даже Дэнис держался с какой-то необычайной для него выправкой и впервые в жизни был застегнут на все пуговицы. Слов было сказано крайне мало – все прекрасно понимали, что от исхода сегодняшнего вечера зависит наше будущее. Я посмотрел на часы, молча кивнул головой и вышел на улицу…

Через полчаса я уже неуклюже вылез из колымаги и, кинув извозчику шиллинг сверх положенного, направился к Блейкли-холлу. Это был большой трехэтажный особняк в стиле барокко, стоявший на громадной парковой территории и окруженный изящной чугунной оградой. Остановившись перед воротами, я назвался привратнику и немедленно был пропущен через калитку на гравийную дорожку, ведущую к парадному входу. Элизабет уже нетерпеливо ждала меня там и, увидев, просияла улыбкой. Подобрав свои юбки, она подлетела ко мне и, обвив руками шею, приникла в жадном поцелуе. Взяв под руку, она потянула меня в большой зал, где уже было много народу. Высокие мраморные стены, огромные окна от пола до потолка, тяжелые хрустальные люстры, паркет из дорогих пород дерева, лепной потолок – этот дом мог вполне претендовать на звание дворца, словно лишний раз подчеркивая статус своего хозяина. Этот человек также присутствовал в зале и, хотя ничем особым не выделялся на фоне окружающих, сразу же обращал на себя внимание своим положением.

Стариком, как называли его за глаза практически все, с первого взгляда его нельзя было назвать. В свои семьдесят с лишним он выглядел на все пятьдесят, и, только присмотревшись повнимательнее, можно было определить истинный его возраст. Высокая, сухая словно кость фигура, прямая осанка, вздернутый подбородок – все выражало собой непоколебимую приверженность старым порядкам. Однако облачен он был в черный приталенный фрак с белым галстуком, что говорило: он отнюдь не является сторонником устаревших вещей и взглядов и старается идти в ногу со временем. Его широкое, открытое лицо имело на удивление мало морщин, но молодым также не казалось. Глубокие, грубые складки, практически полное отсутствие переносицы и нависшие густые брови придавали его лицу весьма отталкивающее выражение. А его маленькие злые глазки, подозрительно пронизывающие собеседника, говорили о том, что даже среди близких друзей у него не было человека, которому он мог бы всецело доверять, и являлись прямым зеркалом, отражавшим характер. Таков был отец Элизабет – Рональд Блейк, богатый вдовец и промышленник, о котором мне иной раз приходилось слышать.

Выходец из захудалого и обедневшего дворянского рода, он уже на склоне лет сумел поставить свое лесопильное производство на одной из верфей, которое развивалось с потрясающей скоростью. Блейк стоял в компании четырех довольно известных персон, одной из которых был граф Эдуард Глайд, по всей видимости, с супругой, а другой – бывший член парламента, находящийся ныне в отставке, – лорд Гуго Хьюз, также с дамой. Оба они, как и Блейк, были глубокими стариками, но по сравнению с ним выглядели сущими развалинами. А их почти отмершие по-нынешнему времени кафтаны с золотой вышивкой, кружевные воротнички и более чем нелепые старомодные парики только усиливали это впечатление, словно подчеркивая отчужденность этих людей от новой эпохи.

– Господа, – коротко присела в реверансе Элизабет, как только мы подошли к ним, – позвольте представить вам моего давнего знакомого. Ричард О’Нилл.

Все пятеро с любопытством уставились на меня. Прежде всего я проследил за реакцией самого Блейка и понял, что первый шаг был сделан верно. По одежке я был встречен хорошо. Блейк протянул мне руку, и я почувствовал, насколько крепкое у него пожатие. Остальные ответили мне только пустыми улыбками, после чего все вновь вернулись к своим разговорам, практически полностью забыв о моем существовании.