Никакого кафе в городке не нашлось, но я увидела здание с вывеской «Хэрроу Инн» – скромную гостиницу с закусочной. На доске снаружи значились сэндвичи и кофе. Осознав, как мне хочется есть, я вошла.

У входа в обеденный зал стояли две женщины, загораживая дорогу. Когда я приблизилась, они глянули на меня и отвернулись, ничем не показав, что заметили.

– Сандра мне сказала – на прошлой неделе она отправила это самое письмо, – сообщила одна из женщин. – Теперь надо, чтобы так сделали еще несколько наших.

Другая, развязывая узел косынки, хмыкнула:

– Ну и жарища там. – Она сняла косынку и взбила рукой свои примятые кудри. От них шел химический запах средства для перманента. – Кристина говорит – мне надо первые день-два избегать прямых солнечных лучей. Не понимаю, как ходить с этой штукой, когда такое пекло.

– Могу тебе кратко обсказать, в чем там дело, – произнесла первая и, не дождавшись реакции от обладательницы свежего перманента, добавила: – Это важно.

– Я слыхала, он все равно долго здесь не задержится, – отозвалась завитая. – Он подумывает уйти.

– Скатертью дорожка.

Я слегка кашлянула. Первая снова покосилась на меня, потом обернулась к своей подруге, сказала что-то, чего я не расслышала, взяла ее под руку, и они, сблизившись головами, засмеялись. Дружба казалась такой простой и вместе с тем такой невозможной.

– Извините…

На сей раз обе посмотрели прямо на меня, уже без всякого смеха.

– Вы ждете столик? – спросила я.

– Там все забито, – ответила женщина с перманентом.

– Боже, – сказала я. – У меня внутри совсем пересохло. Вы правы, невероятная жара.

Я двумя пальцами слегка оттопырила спереди блузку и улыбнулась. Женщины, чуть помолчав, опять отвернулись.

– Если хочешь, завтра я напишу епископу, – сказала та, что с перманентом, своей подруге.

* * *

В бакалее я купила яиц, полфунта бекона, сливочное масло, картошку и две бутылки охлажденного лимонада. Завернула в кондитерскую за пакетиком мятных конфет «Эвертон», а в рыбной лавке соблазнилась на целую камбалу, которую мальчик в окровавленном фартуке завернул в белую бумагу и потом в страницу «Таймс». В булочной я купила буханку и, поддавшись импульсу, три челсийские булочки[9], представляя себе, как заскочу к нижним жильцам: может быть, Кара и Питер захотят съесть их вместе со мной? Четыре продавца сказали мне «доброе утро» и «спасибо» (протягивая покупки или сдачу). Мне нравилось вести счет чему-то подобному. Если набиралось больше семи, значит, день удался.

Возвращалась я тем же путем, мимо церкви, но Виктора не увидела. Я остановилась у могилы, засыпанной свежей землей, местами уже подсушенной солнцем и посветлевшей. Конечно, никакого надгробия пока не было (а может, и никогда не будет) – никакого указания, что здесь лежит последний представитель семейства Линтон. Убедившись, что меня никто не видит, я выпила полбутылки лимонада и съела одну из булочек, лежавшую в бумажном пакете, хотя мать всегда говорила, что это самая дурная манера – есть или пить на улице: «Если пища достойна того, чтобы ее съели, она достойна того, чтобы ее съели прилично».

Я шла по тисовым и липовым аллеям, и солнце снова пекло мне макушку. За домом, у дальнего края озера, над деревьями виднелась верхушка башни усыпальницы. Огибая поместье, я взглянула на нее с другой стороны, но не стала входить внутрь, хотя заметила, что замо́к на двери сломан. Дойдя до каретного круга, я опустила сетку с продуктами в высохшую чашу фонтана, в тень, которую отбрасывала мраморная женщина. Немного поразмышляв о булочках, я все-таки взяла бумажный пакет с собой, решив, что не могу предлагать Питеру с Карой две оставшиеся, когда нас в доме трое. По пути к склепу я съела еще одну.

Дверь усыпальницы была приоткрыта, дерево вокруг замка́ растрескалось. Из пустого вестибюля я вскарабкалась по винтовой лестнице, жавшейся к стенам, когда-то выкрашенным клеевой краской. Наверху обнаружилась небольшая площадка, вертикальная лесенка и люк, который я открыла, толкнув плечом, после чего протиснулась внутрь. Фонарь крыши был открыт со всех четырех сторон. Отсюда было видно все озеро, блестевшее на солнце. Я невольно отыскала взглядом мост вдали. Позади меня находились остатки огорода, обнесенного кирпичной стеной и заросшего, а поворот взгляда еще на сорок пять градусов приводил меня к дому, ослепительно-белому под дневным солнцем, словно корабль, плывущий по зеленому морю. Рядом с ним просматривалась оранжерея. Блеснуло солнце на открывающейся двери, и я увидела фигуру человека – видимо, Кары. Я не могла разглядеть ни черт лица, ни каких-либо деталей, но рукой она делала необычный приглашающий жест, двигая перед собой ладонью вверх-вниз, и лишь когда она повторила его в третий раз, я поняла, что она подбрасывает что-то в воздух и ловит, подбрасывает и ловит.

В главном зале, на нижнем этаже башни, располагались три гробницы: одного из первых лордов Линтонов и – по обеим сторонам от него – его первой и второй жен. Сверху имелись резные каменные гизанты[10]. Вероятно, когда-то в этом зале горел открытый огонь: одна стена и потолок почернели от копоти. У лежащего каменного лорда не хватало носа и трех пальцев: я решила, что их отломил на сувениры какой-нибудь солдат, тем самым превратив изваянного мужчину в прокаженного. Женским статуям повезло еще меньше. При свете, проникавшем в отворенную дверь, было видно, что там, где полагалось бы находиться их сердцам, кто-то пробил в камне дыры. Заглянув в темные полости, я ничего не смогла там различить, а на то, чтобы сунуть туда руку, мне не хватило смелости. Вслух помолившись за всех троих, я вышла наружу.

Вернувшись к фасаду дома, я спугнула кошку, тощую и драную, которая припустила от меня, унося что-то во рту. Приблизившись к фонтану, где я оставила покупки, я поняла, что паршивка добралась до моей сумки. Она полизала масло, размякшее на солнце, вытащила завернутую рыбу и, разодрав газету, уволокла все, оставив мне лишь голову, которая бессмысленно пялилась на меня круглыми глазами. По траве стелился заголовок из растерзанной газеты: «Человек делает первые шаги по Луне». Я набрала пригоршню гравия и швырнула вслед кошке.

* * *

Остаток недели я провела, бродя по поместью и составляя более подробную карту его достопримечательностей: вот усыпальница, вот обелиск в честь павшей лошади, вот грот из гальки и ракушек, вот ледник, вот мост. Я работала с методичной точностью, радуясь хорошей погоде и зная, что у меня полно времени, чтобы подготовить отчет: несколько последних дней июля и весь август. В траве пряталось множество мелких скульптур: скажем, урна, на подножии которой имелось посвящение чьей-то любовнице, или нижняя часть статуи – Эрота, как я предположила. Каждый день я приходила к мосту в надежде, что он переменился, что некий избавитель ночью выдрал сорняки, собрал мусор, плавающий в воде, и сделал эту штуку палладианской. Я еще раз и без всяких приключений прогулялась в город. Питер с Карой готовили, я закрывала окно или отправлялась на вечерний променад, в сопровождении мелькающих в воздухе летучих мышей. Погода оставалась теплой и сухой. Я не встречалась со своими нижними соседями, не слышала и не видела их новых ссор и очень старалась забыть о расшатанной половице у меня в ванной.