Да, он должен вернуться домой. Он должен увидеть всех этих людей, хотя, если честно, ему хотелось увидеть одну только мать, и больше никого. Их жизни и его собственная разошлись так далеко, но судьба вдруг вновь велела им пересечься. Продолжая размышлять в том же духе, Руперт принялся вспоминать, что слышал о них в последние годы. По большому счету ничего, поскольку он сам ими не интересовался.

Вторая жена лорда Дэвена, на которой тот женился через десять месяцев после смерти Клары, была немецких кровей и теперь занимала место старшей носительницы титула. Руперт слышал, что лорд женился на ней, руководствуясь, как он выразился, научными принципами. А если кратко, то потому, что немки считались образцом домашних добродетелей. Но что подвигло ее выйти замуж за лорда Дэвена – об этом он понятия не имел, разве только потому, что это был лорд Дэвен. Результат оказался малоутешителен, ибо, судя по обоим письмам, брак, основанный на научных принципах, потерпел сокрушительное фиаско.

Разумеется, все это лично ему было только на руку, однако сей факт совершенно не радовал Руперта. Более того, он был бы искренне рад, если бы его кузен Дэвен был на тот момент отцом многочисленного семейства. Руперт не горел желанием наследовать ни богатство, ни титул, если таковые на него свалятся, будучи совершенно равнодушен как богатству и положению в обществе, не заработанным им самим, так и к тому образу жизни, какой те предполагали.

Неким загадочным шестым чувством, которым мы все, хотя и в разной степени, наделены – он понимал, более того, был уверен, что это богатство и почести не принесут ему счастья. Кроме того, по причинам, о которых читатель может сам легко догадаться, ему претило само имя Дэвен. Увы, такова была ситуация и ему оставалось лишь надеяться, что она изменится.

Что до остальных родственников, то его кузен, красивый, чувственный, беспринципный искатель наслаждений Дик Лермер, о котором Эдит писала в своем письме, до сих пор шел по жизни тем самым путем, какой он предсказал бы ему. После смерти матери Дик получил скромное состояние, приносившее около тысячи фунтов годового дохода, которые он легко и красиво пускал на ветер. В данный момент он подвизался на роли прихлебателя и мальчика на посылках у лорда Дэвена. Худшей судьбы для мужчины Руперт не мог даже представить, и даже перспектива стать марионеточным членом парламента была бессильна ее радикально улучшить. Ибо на то она и марионетка, чтобы беспрекословно плясать под дудку своего покровителя и хозяина. Руперт вспомнил, что несколько лет назад до него дошли слухи о возможной помолвке между Диком и Эдит. Если в слухах этих и была крупица истины, судя по всему, из этой затеи ничего не вышло. Да, крупица истины, возможно, была, ибо он вспомнил, что когда Эдит была еще юной девушкой, Дик был к ней сильно привязан, и Эдит, похоже, разделяла его чувства. Несомненно, если это наблюдение было верным, то как только она раскусила истинный характер своего воздыхателя, ей хватило здравого смысла положить конец этому увлечению.

Что касается самой Эдит, то по какой-то договоренности, детали которой были ему непонятны, но которая похоже, устраивала их обоих, будь то с финансовой точки зрения или какой-то иной, но последние пять лет она жила в доме его покойной матери, куда переселилась после смерти миссис Лермер. Хотя в своих письмах к нему мать Руперта никогда не отзывалась о ней с приязнью, с другой стороны, она никогда не жаловалась, если не считать слов о том, что Эдит, похоже, крайне недовольна своим положением и жизненными перспективами. Что, добавляла мать, нетрудно понять, учитывая ее редкую красоту и немалые таланты. Как так получилось, размышлял Руперт, что женщина, наделенная такой красотой, что судя по ее фотографии, так и было, а также не обделенная разумом, дожила до таких лет и так и не вышла замуж? Наверно потому, что ей еще не встретился тот, кто был бы ей небезразличен. И если это так, то ее сердцу следует воздать должное, точно так же, как разорвав отношения с Диком, – если таковые и были, – она продемонстрировала наличие здравого смысла.

Ничего, вскоре он все узнает. Тем более что пароход уже отплывает. Руперт со вздохом положил оба письма в карман и вышел на палубу. На востоке вставало солнце – огромный золотой шар, и его прямые жгучие лучи падали прямо на сидящих над вратами Абу-Симбела колоссов. Стрелы света проникали в дальние загадочные уголки храма с его рядами колонн. Когда Руперт впервые увидел этих молчаливых каменных исполинов, те как будто улыбнулись ему. Улыбались они и сейчас, на прощание. Интересно, подумал Руперт, увидит ли он их когда-нибудь снова, эти жутковатые монументы, которые провожали взглядом не одно поколение египтян, греков, римлян, персов, сарацинов и христиан? Ответа на этот вопрос он не знал, однако шестое чувство вновь подсказывало ему, что он их увидит. То же самое думала и Бахита, ибо спустя несколько минут пароход проплыл мимо ее хижины. Стоя на берегу, она крикнула ему:

– Прощай, Руперт-бей! Но не надолго, а пока вновь не вернешься сюда!

Руперт помахал ей в ответ и неотрывно смотрел на нее, пока ее высокая фигура не скрылась за поворотом реки. Лишь тогда, чувствуя, что его вот-вот сморит сон, он вернулся в каюту и лег в постель.

Одним унылым днем в конце сентября, после почти двенадцати лет отсутствия Руперт вновь ступил на английскую землю. Его корабль прибыл в Плимут ранним утром, а накануне, примерно в десять часов вечера, сам он не сводил с горизонта глаз, наблюдая за тем, как яростно мигает маяк на острове Уэссан, пока тот наконец не погас, словно лампа, в которой кончилось масло. По расчетам Руперта, корабль должен был войти в порт не позднее девяти часов. Ночь была довольно ясной, и Руперт, прежде чем лечь спать, курил трубку и считал огни, красные и зеленые, многочисленных судов, бороздящих океанские просторы вблизи знаменитых уэссанских маяков, причем, некоторые из этих кораблей проплывали всего в нескольких сотнях ярдов от его лайнера. Но позднее, когда они уже вошли в Ла-Манш, сгустился туман.

Как и большинство бывалых морских путешественников, ощутив изменение такта двигателей, он моментально проснулся. Затем, повторяясь каждые две минуты, меланхолично загудела сирена. Руперт встал и, выглянув в иллюминатор, увидел, что они вошли в полосу густого тумана, ползти через которую им придется несколько часов, оповещая о своем присутствии регулярными гудками. Время от времени из нее доносились ответные гудки точно таких же напуганных кораблей, как и их собственный.

Хотя солнце проглядывало сквозь эту пелену, словно желтый китайский фонарь, окончательно туман рассеялся лишь к десяти утра. В результате на якорь в плимутской гавани они встали лишь в четыре часа пополудни.

Еще два с половиной часа ушло на то, чтобы перегрузить багаж, серебряные слитки и пассажиров на баржу, а затем пройти таможню, так что специальный поезд, пыхтя паром, покинул станцию Плимута лишь когда уже стемнело. Руперт, безразличный к зазнайству и чванству, а также привыкший бережно обращаться с деньгами, купил себе билет второго класса и, как вскоре выяснилось, оказался в своем вагоне единственным пассажиром.