Эта история была написана два года назад в результате размышлений, которые посетили меня среди песков Египта и пустых келий отшельников, давно ушедших в мир иной.

Возможно, издав эту книгу, я должен попросить прощения за мое отклонение от знакомого, проторенного пути приключений, так как в ходе литературного опыта, длящегося, стыдно сказать, уже более четверти века, я часто замечал, что тот, кто пытается свернуть с курса, намеченного для него традицией или общественным мнением, как правило загоняется обратно градом каменьев и улюлюканьем толпы. Несомненно, многие, похоже, считают крайне неправильным, когда автор пытается, пусть даже крайне редко, обращаться к новому направлению мысли или новой группе читателей. Как он начал, так должен и продолжать, утверждают они. Тем не менее я отважился на описание истории великого и, на первый взгляд, удачного платонического эксперимента Руперта Уллершоу главным образом потому, что меня заинтересовала эта проблема: в тех условиях, в которых он волею судьбы оказался на Востоке, был он прав или не прав, держась за железное толкование данной в юности клятвы и строгую букву закона Запада? И следовало ли ему возвращаться к жене-англичанке, которая столь дурно обошлась с ним, как, в конце концов, он все-таки решил поступить? Короче говоря, можно или нельзя позволять обстоятельствам изменять моральные нормы?

В данной книге вопрос этот решается однозначно, и хотя Меа сама была частью такого решения, если взглянуть на этот вопрос ее глазами, то все покажется не столь простым. Тем не менее, я склонен полагать, что здесь дан правильный ответ на этот вопрос. Кроме того, какова бы ни была точная причина и природа принятого решения, должно быть нечто приятное и благородное в полном отречении ради совести, даже если окружение и общественное суждение не требуют такой жертвы. По крайней мере, такова одна из точек зрения на жизнь, ее устремления и возможности; та, что, устав от родной земли, обращает свое лицо к звездам.

А иначе, отчего тогда древние отшельники так сильно поистерли каменные ложа своих келий? Отчего, тем или иным образом, преемники их по-прежнему истирают все те же ложа повсюду на бескрайней земле, особенно, на мудром и древнем Востоке? Я думаю, что ответ на это один – вера. Та самая вера, что подвигла Руперта и Меа к тому, что они считали самым главным в их долгом послушничестве, – вера в личное воскрешение и воссоединение душ. Без опоры на эту веру в той или иной ее форме, сколь слабой и колеблющейся она бы ни была, невозможно представить себе счастье или даже просто продолжение нашего человеческого мира.

Последние жалкие остатки стыда, последние мучительные порывы отчаяния, когда сеть наброшена на голову, а трезубец победителя приставлен к горлу – кто может наслаждаться историей о таких вещах? И все же о них следует кое-что рассказать, поскольку они вытесали характер Руперта Уллершоу, благодаря им он построил лестницу, по которой взошел до тех отверженных высот, что привели к единственному, достойному его, трону. Достаточно будет самого малого. Самые простые факты – это все, что нам нужно.

Одним июльским вечером лорд и леди Дэвен сидели вдвоем за ужином в прекрасной комнате великолепного дома на Портленд-Плейс. Они были очень странной парой. Муж намного старше жены – ему было пятьдесят лет, она же – в самом расцвете женственности. Лицо лорда Дэвена, бледное, почти бесцветное, свидетельствовало о решительности и склонности к легкой язвительности. Его небольшие серые глаза под лохматыми нависающими бровями, такого же песочного цвета, как и его прямые волосы, как будто пронзали насквозь самую суть людей и вещей, а его манера разговора, когда ему было что сказать о том, что его занимало, была резкой и бескомпромиссной. У него было весьма несимпатичное лицо, да и слова его часто были весьма нелицеприятны, что вызывало некоторое любопытство, ибо человек этот отличался хорошим здоровьем, был богат, силен и своим происхождением и счастливой судьбой намного превосходил подавляющее большинство других людей.

Однако в его серебряной ложке меда отметились своим присутствием мухи. Так, например, он ненавидел свою жену, так как с самого начала она возненавидела его. Он, всей душой желавший, чтобы его сыновья унаследовали его богатство и титул, не имел детей. Его острый, язвительный ум низвергал все убеждения и отрицал все условности, и все же призрак мертвой веры продолжал преследовать его, а условности вязали его по рукам и ногам. Ибо он не находил других камней, на которые мог бы присесть и отдохнуть или за которые мог бы уцепиться, пока вселенская волна, что, в конце концов, перехлестывает за неровные края нашего мира, несла его дальше.

Женщина, Клара, леди Дэвен, была просто воплощенное великолепие; высокая, с головой истинно королевской посадки, восхитительной кожей лица, гладкой, как слоновая кость, прекрасно сложенная и развитая в каждой части тела, кроме, быть может, мозга. Добрая, по-своему мужественная, благонамеренная, ласковая, цепко усвоившая то, что познала в молодости, но импульсивная и довольно примитивная в своих наклонностях и мировоззрении; она бы наверняка предпочла жить своей жизнью и идти своим собственным путем, словно этакая милая, титулованная дикарка, поклоняющаяся солнцу и звездам, грому и дождю, главным образом потому, что была не в состоянии понять их суть, а временами они пугали ее. Такова была Клара, леди Дэвен.