— Назовите меня голландцем, если это не решает дело! — провозгласил Крокетт.

Капитан Расселл захлопнул блокнот.

— Подумать только, джентльмены! — проникновенным голосом заговорил он. — Смертельно раненная, не в силах подняться, несчастная жертва сумела вывести на стене имя убийцы, использовав вместо чернил последние капли своей крови!

До сих пор мне удавалось, всецело сосредоточив внимание на стене повыше кровати, не всматриваться чересчур пристально в пугающий труп, распростертый всего в нескольких дюймах от моего лица. Но теперь я принудил себя в упор взглянуть на безбожно разодранное горло жертвы. От этого чудовищного зрелища мое собственное горло перехватило словно стальными лапами, и прошла минута, прежде чем дар речи вернулся ко мне.

— Сомневаюсь, капитан Расселл, — отважился я сказать, — чтобы престарелая женщина после столь жестокого ранения была бы еще способна совершить описанный вами поступок.

— Мистер По, — возразил он, — в смертный час даже слабейшие из людей оказываются подчас готовы на подвиги, которые в обычных обстоятельствах показались бы почти сверхчеловеческими.

— Святая правда, капитан, — согласился с ним Крокетт. — Мне вот припоминается случай, когда во время нашего рейда на поселок чероки в моего напарника Джорджа Уэбстера угодило столько стрел, что он смахивал на чертова дикобраза, и все же он еще прикончил, а также оскальпировал с полдюжины безбожных язычников, прежде чем сам пал от этих тяжких ран.

— Мистер По, — произнес капитан Расселл, протягивая мне правую руку, которую я не замедлил пожать. — Благодарю за оказанную нам помощь. Ваша острая наблюдательность оказалась весьма полезной для разгадки этой тайны. Патрульный Карлтон, — продолжал он, обращаясь к тому юному полисмену, который докладывал о своей контроверзе с Нойендорфом, — прошу вас оставаться на месте, охраняя corpus delicti[17]до прихода коронера. А тем временем мы с полковником Крокеттом и сержантом Донеганом направимся в гавань, чтобы разыскать и задержать подозреваемого.

— Есть, сэр! — отрапортовал Карлтон.

Приблизившись, Крокетт похлопал меня по плечу:

— Кротик, ты нынче отличился, что правда, то правда. Может, ты не так уж никчемушен, как кажется.

— Эта любезность вполне достойна такого человека, как вы, полковник Крокетт, — холодно отвечал я.

— Спасибо, — откликнулся Крокетт. И, обращаясь к представительному главе полицейского отряда, провозгласил: — Капитан, поспешим по свежему следу в гавань и прищучим этого гада ползучего, немчуру подлую! Злость во мне так и кипит, сейчас я на все готов!

С этими словами Крокетт в сопровождении двух полицейских покинул комнату и растворился в толпе, которая все еще ждала под дверью.

Несколько мгновений после их ухода я продолжал стоять посреди комнаты, погрузившись в свои мысли. Хотя важный вклад, который мне удалось, по-видимому, внести в разгадку преступления, должен был удовлетворить меня, я никак не мог избавиться от глубоко засевшего упорного недоумения.

Чтобы умирающая старуха сумела в такой крайности запечатлеть кровью имя своего губителя, казалось, вопреки противному мнению Крокетта и капитана Расселла, маловероятным, если не вовсе невозможным.

И тут еще одна мысль поразила меня.

Вновь подступив к изголовью, я еще пристальнее всмотрелся в буквы, затем, наклонившись, исследовал кончики пальцев на окровавленных руках жертвы — она вывернула их ладонями вверх возле висков, словно прикрываясь от невыразимого ужаса. С каждой минутой азарт мой возрастал.

Поспешно обернувшись к дверям, я обнаружил, что молодая женщина, упомянувшая имя Нойендорфа, оставалась пока на месте. Устремившись к ней, я быстро выяснил, что она была близко знакома с покойной домохозяйкой, поскольку прожила в этом пансионе около года. Я задал растерянной молодой особе торопливый вопрос, на который она отвечала без малейшего признака сомнения. Не ответ подтвердил зародившееся в моем разуме убеждение. Гипотеза расцвела безусловной уверенностью.

Протолкавшись сквозь толпу, я покинул пансион и, ускорив шаги, направился в порт.

Величественные творения архитектуры, богато декорированные храмы, процветающая биржа, патриотические памятники героям Революции стяжали граду Балтимору титул «Американских Афин» — звание, согревавшее сердца его жителей глубокой и заслуженной гордостью. Но при всех своих многочисленных красотах Балтимор, как другие крупные города мира, включает в себя и мрачные, даже зловещие районы, где обитают падшие члены нашего сообщества. Мой путь к гавани пролегал через такие убогие, дурной репутации трущобы.

После отрадно прямых и широких центральных проспектов закоулки этого злосчастного квартала по контрасту казались мне особенно кривыми, неправильными, они изгибались и корчились, словно тропы Дантовой преисподней.

Узкие и грязные проходы стеснялись жалкими деревянными домишками. Мало кого из обитателей этого района можно было увидеть на улице, за исключением маленькой шайки одетых в отрепья сорванцов, которые, вооружившись заостренными палками, колотили и протыкали скелет тягловой лошади, оставшийся лежать в грязи, где она издохла. Там и сям я различал, однако, призрачные фигуры, маячившие на пороге какой-нибудь хижины, — нищие, лишенные надежды создания, обреченные на крайнюю степень отчаяния внешними невзгодами и, без сомнения, врожденной тягой к пороку.

Неотложная необходимость и без того подгоняла меня, однако теперь, стремясь поскорее расстаться с убогостью, сумраком, гнетущей мизерабельностью этого жалкого квартала, я еще ускорил шаг и через несколько мгновений завидел гавань.

Я приостановился, впитывая в себя эту картину. Суда с высокими мачтами скользили по слегка волнующейся зыби залива, над головой взмывали и кружили под тусклым свинцовым небом крикливые чайки. Пронзительный ветер поднимался от воды и нес из гавани тот резкий, но удивительно бодрящий аромат, который неизменно наполняет мою душу острой завистью к страннической, непредсказуемой жизни моряка, на долю коего выпадает возвышенный трепет встречи с мальстремом, пьянящее дуновение урагана, восторг агонии, ведомый лишь тем, кто пережил смертельный ужас кораблекрушения!

Отвлекшись от мореходных грез и сосредоточив свои умственные способности на ближайшей задаче, я огляделся по сторонам и сразу обнаружил цель, к которой я стремился.

Всего лишь в пятидесяти ярдах от меня, на ближайшем краю выступавшего в море причала, лепилась покосившаяся деревянная хижина, чьи истерзанные непогодой стены были увешаны сетями, ловушками для крабов и прочими аксессуарами рыболовецкого ремесла. У входа в это скромное строение я уже отчетливо различал фигуру бравого первопроходца, стоявшего (или, точнее, позировавшего), выпятив грудь колесом и уперев руки в бока. Усатый капитан Расселл и его сержант Донеган стояли за спиной у полковника, словно щитом укрываясь его широким корпусом.