топор, чтобы перерубить ее, вот тут-то Ипполит и вмазал ему как следует. С тех пор они оба как с цепи сорвались, только и делают, что рычат друг на друга. Ипполит подначивает меня разыграть какую-нибудь шутку с этим наглецом, и я уже подумываю согласиться, поскольку вчера он, вероятно, заметив, что я что-то храню за пазухой, резким движением ухитрился достать дневник и ознакомиться с его содержанием, выставив меня тем самым на посмешище. Пожалуй, и вправду стоит обдумать вариант мести.

А сейчас я должен бежать, родная моя, меня ждет кухня. Целую твои драгоценные пальчики и мечтаю поскорее заключить тебя в свои объятия.

Твой С.П.

21 марта 2013 г.

Милая моя Катюша!

Уже и не чаю свидеться с тобой, настолько мы все тут ослабли без нормального питания и в постоянном холоде. Одно радует — не за горами лето, и капитан хочет отправиться на материк за помощью и припасами. Может быть, мне удастся напроситься с ним, но только в таком случае, боюсь, мне заплатят вдвое меньше обещанного. Потерпи, родная моя, все как-нибудь устроится. Георгий Яковлич с капитаном обязательно найдут выход.

После той давешней ссоры со штурманом я твердо решил отомстить ему, чтобы неповадно было совать нос в чужие дела. Он у нас знатный курильщик и в каюте держит недюжинные запасы табака, целыми днями трубку из зубов не выпускает. Вот и подгадали мы с Ипполитом: он будет на палубе караулить и штурмана отвлекать, а я тем временем проберусь к нему и учиню какую-нибудь пакость. Табак этот мне в первую очередь на ум пришел, я его первым делом прихватил, чтобы потом в океане утопить. Но пока рылся в вещах, наткнулся на одну мятую карточку, на ней девочка лет пяти была изображена с пухлыми щечками и в красивом белом платьице. Карточка эта под подушкой у него лежала и была ему, вероятно, чрезвычайно дорога. Убрал я ее тоже за пазуху да и смылся поскорее. Табак, как и намеревался, отправил в море, а карточку у себя припрятал.

Пропажу штурман обнаружил уже к вечеру и сразу понял, что тут не обошлось без злоумышленников. И, разумеется, первым под подозрение попал я сам. Но поскольку никто меня не видел, а табака в каюте моей не нашли, то штурману оставалось только играть желваками. С тех самых пор и началось наше отчаянное противостояние: если табак он мог простить, скрепя сердце, то за карточку, думаю, будь я там один, не раздумывая, скинул бы меня за борт. В открытую свою неприязнь мы выказывать не могли и вредили друг другу исподтишка — то битого стекла в обувь друг другу подсыпали, то до горечи пересаливали и без того несъедобные блюда, крали друг у друга теплые вещи, науськивали других членов команды. В общем, уже через месяц весь экипаж разбился на два враждебных лагеря, и даже капитан с Седовым ничего не могли с этим поделать. Чтобы хоть как-то снять возникшее напряжение, в следующую вылазку Визе Георгий Яковлич отправил меня сопровождать его на собачьей упряжке, и меня около двух недель не было на Фоке.

Катенька, видела бы ты, что за диво эта зимняя Новая Земля! Прежде я считал, что нету ничего краше осеннего Петербурга, когда ветер гонит сухую крошащуюся листву по водной кромке Финского залива, но здесь совсем иное великолепие, такого больше не встретишь нигде. Эти острова, казалось, и предназначены только для созерцания и восхищения ими, жить тут совершенно невозможно, хотя местные, безусловно, пообвыклись, и на материк их не заманишь никаким калачом. Вот я только что говорил тебе об осенних листьях на волнах залива — этот архипелаг и есть те самые листья — сухие, бесцветные, гонимые ветром по бескрайним просторам. Даже находясь здесь, чувствуешь свою ничтожность и то, насколько ты мал и незначителен по сравнению с великим океаном, окружающим тебя со всех сторон. Я был так потрясен этим нашим с Володей путешествием, что едва не начал писать стихи: насколько бы мы не удалялись от места зимовки, Фока был виден практически отовсюду, ибо острова эти крошечны. Когда я ступаю по земле, мне все кажется, что еще шаг, и океан поглотит почву под моими ногами — так архипелаг схож с болотными кочками, не имеющими никакой опоры. Правда, нынче все стоит зима, и за ночь наш с Володей лагерь заносило с головой, каждое утро мы с трудом откапывали собак и друг друга, но под метровым слоем снега нога неизменно ощущала жухлую, не успевающую набраться сил за короткое лето траву, уходящую корнями в тонкую полоску земли, гонимую волнами океана. Это очень странное и очень страшное ощущение, Катюша…

За эту короткую вылазку нам с Визе удалось неплохо сойтись: он тоже презирает штурмана и полагает, что тот слишком много на себя берет. Но все же открыться ему я так и не решился, довольно и того, что про табак и карточку знает Ипполит, хотя он все же мой кузен, и я поневоле должен ему доверять. За нами сразу же увязался фотограф. И тут мы, наконец, узнали, что зовут его Петром Пинегиным. Представляешь, родная, он обычный титулярный советник и никак не чаял попасть в такую переделку! Прежний наш фотограф приходится ему каким-то дальним родственником, а поскольку Пинегин влез в немалые долги, то и отказаться от довольно прибыльного дела просто не смог. Видела бы ты, как он трясется за свою жизнишку! Впрочем, общение с нами придало ему сил и бодрости духа. Хотя у всех у нас постепенно дает о себе знать цинга. Местные советуют пить медвежью кровь, но на это пока не решился никто из нас. Видимо, не окончательно нас еще прижало.

Между прочим, Пинегин как-то к слову рассказал нам о том, что у доктора в шкафу имеется крысиный яд. Не знаю, откуда он это выведал, но с тех пор дурные мысли не дают мне покоя: мне начинает думаться, что только так я мог бы отомстить штурману за кражу дневника.

Прости меня, родная, Арктика окончательно свела твоего любезного с ума. Ну какое может быть судно без штурмана? Бог с ним с дневником: когда вернусь, попробую восстановить его по памяти.

Прощай, моя хорошая.

Твой С.П.

17 мая 2013 г.

Здравствуй, родная моя!

Капитан вовсю готовится к отплытию на большую землю, подбирает себе помощников, но пока не решил, кого из нас с Ипполитом взять с собой. Я уже рвусь