Он слез с кровати, оперся о кондиционер и уставился на небо. С тех пор как он совершил экскурсию на собачий трек, его не покидало беспокойство. Предчувствие беды настойчиво давало себя знать круговертью в желудке. Плюс тоска, в причине которой ему не хотелось разбираться. Крикет не звонила. Возможно, он чем-то обидел ее. Он не мог вспомнить. В начале недели он подумывал, не зайти ли к ней в магазин «Нэнси», потом решил: «Не надо». Андреа была прекрасной женщиной, просто у них сейчас был период неудач, причины для разрыва ради морячки, которую он едва знал, не существовало. И уж конечно, стоило ему подумать о Крикет, как желание спать окончательно пропало.

Огромное, полное звезд небо сверкало, как маяк.

Рубиконский автобус прекращал ходить по мосту с наступлением часа пик. Уилсон прошел пешком до Ферри-Пойнт и успел на десятичасовой экспресс, шедший по туннелю.

В половине одиннадцатого городской тротуар был все еще заполнен пешеходами. Бары, стоявшие вдоль эспланады, ломились от посетителей. Экспресс, заполненный выходцами из Сальвадора, сотрудниками гостиницы, возвращавшимися с работы, пробирался под рыбными рынками и набережными и наконец достиг конечной остановки. Когда-то этот район называли по-португальски Алькасар, теперь его именуют Буптаун, потому что здесь нашли приют тысячи беженцев, недавно прибывших из раздираемой войной западноафриканской страны Бупанды. Уилсон решил пройти пешком до Бенда, выпить чего-нибудь у «Тони» и успеть на автобус, идущий в половине второго обратно через туннель.

Жизнь в Буптауне била ключом. Обитатели сидели на квадратных ковриках у низких столиков на террасах кафе с открытыми фасадами, которые мало чем отличались от дырки в стене. Они ели руками киф, обильно сдобренный специями гуляш с нутом[5], и подбирали остатки с полированных бронзовых подносов ноздреватым рисовым хлебом пану. Они пили теджию или кофе из промасленных кожаных чашек. Ночь была насыщена звуками африканского языка и взрывами энтузиазма. На углу улиц Рив и Мидлтон бупандийский тинка-бэнд играл на самодельных флейтах и пятигаллоновых пластмассовых бидонах из-под краски, и под эту музыку танцевали старики, озаряемые звездами. Бупандийцы вели себя в Буптауне во многом так же, как на далекой западноафриканской родине. Их жизнь протекала на людях, на улицах, включая и самые интимные отношения. Уилсон шел, держа руки в карманах, по улице Виндерме в сторону Пятой авеню. Ему попадались семьи, состоявшие из пятнадцати человек, лежавшие на одеялах, расстеленных прямо у порогов жилищ. Люди чесались, зевали и ссорились, одевались и раздевались. Молодые пары занимались в спальных мешках любовью, забыв обо всем, а совершенно голые дети прыгали через веревочку буквально в двух шагах от них.

Внезапно Уилсону надоело одиночество. Он позвонил Андреа из таксофона, но нарвался на автоответчик. Ушла куда-нибудь или спит? Он позвонил домой, чтобы узнать, не оставила ли Андреа ему сообщение, и аппарат откликнулся сразу. Действительно, имелось сообщение, но не от Андреа.

«Уилсон, извини за поздний звонок. Только что вернулась в город. Мы с тобой договорились о встрече, помнишь?»

Крикет.

По затылку Уилсона пробежали мурашки.

«Просыпайся! Мы договорились пойти сегодня вечером на бои. Они пока не начались. Есть и еще кое-что, о чем я хотела бы с тобой поговорить. Ну, подойди же, возьми трубку, Уилсон!»

Последовал вздох, автоответчик дал три сигнала и отключился. Она не оставила номера своего телефона.

Уилсон слегка трясущейся рукой осторожно повесил трубку. Сам голос Крикет уже действовал ему на нервы. Бои? Он покопался в памяти, но никаких договоренностей не обнаружил. О чем говорила Крикет? О ресторане, о спортивном клубе? Он попытался найти ее номер по имени в телефонной книге. Там было двадцать С. Пейдж и ни одной Крикет. Тогда он пошел по линии спорта и выяснил, что сегодня соревнований по боксу нигде не намечалось. Он снова обратился к разделу «Информация» и наткнулся на гимнастический зал в Ривтауне под названием «Место боев». Но это не могло быть тем местом, куда они собирались пойти. Он растерялся. Чувства желания и вины поочередно волнами накатывались на него, как озноб и жар во время гриппа.

Прямо напротив таксофона «Кифто», маленький ярко освещенный ресторан с террасой, рекламировал бупандийский обед из семи блюд всего за одиннадцать долларов и семьдесят пять центов. Повинуясь внезапно возникшему голоду, он пересек улицу и сел за низкий столик на квадратный коврик в шотландскую клетку. Клиентура состояла из большой компании молодых африканцев. Кожа цвета черного кофе лоснилась от пота в неровном свете бумажных фонариков. Мужчинам подавали киф и пану африканцы с традиционными шарфами на головах. Посредине занятого компанией стола стояло добрых две дюжины пустых бутылок из-под теджии. Некоторое время Уилсон сидел и жалел себя, наблюдая, как соседи разговаривают, едят и смеются. Наконец к его столику подошел желтоглазый старик в гвинейской тенниске и траченных молью брюках.

— Желаете поесть? — спросил он, прикрыв глаза.

— Да, — ответил Уилсон. — Ваши блюда пахнут очень вкусно.

— Нет, нет, — возразил человек, — кухня закрыта. Сейчас мы подаем только теджию.

— Стакан теджии не помешает, но не могли бы вы принести еще что-нибудь, чтобы закусить?

— Невозможно, — ответил официант.

— Так уж и невозможно?

Официант махнул рукой в сторону бупандийцев, пожиравших горы пищи:

— Сегодня мы обслуживаем только их. Особый случай.

— Ну ладно, — сдался Уилсон.

Наверное, он выглядел очень разочарованным, потому что старик поднял руку.

— Подождите, хорошо? — Он подошел к компании. Прозвучало несколько слов на бупандийском языке, после чего старик вернулся. — Они говорят, что вы можете присоединиться к ним, если хотите. Но вам придется самому купить бутылку теджии.

— Спасибо, — сказал Уилсон, — но мне не хотелось бы навязывать свое общество.

Желтые глаза старика на миг ожили.

— Вы можете присоединиться к ним, — настойчиво повторил он. — Это бупандийское гостеприимство.

Выбора у Уилсона не осталось. За плотно окруженным столом ему освободили место. Оказывается, он угодил в разгар празднования дня рождения. Холеному юноше, который сидел справа от него, исполнился двадцать один год. На юноше были специальные одеяния, предназначенные для такого торжества: пурпурные шорты, черная шелковая рубашка, украшенная изображениями желтых футбольных мячей, и черно-золотые плетеные сандалии. Звали юношу, насколько понял Уилсон, Куджи Нфуми. Слева от Уилсона сидел Тулж Pay, брат именинника, десятью годами старше. Остальные двенадцать (или что-то около этого) молодых людей один задругам представились Уилсону, но тот не расслышал ничего, кроме множества слогов. Гости смеялись, шутили на бупандийском языке, изредка переходя на цветастый английский из уважения к Уилсону, синие бутылки теджии приносили и убирали, а киф сменяли на-киф и киф-ту — его варианты со свеклой и цыплятами соответственно. Только под занавес праздника Уилсон заметил шрамы.