Он вышел в сени, достал запасные лыжи, подбитые нерпичьей шкурой, подогнал их под малый рост. Прочистил и смазал старую мелкашку. Решил на утро показать Кольке свои угодья.

Тот проснулся затемно. Огляделся сонно. Сполз с лежанки.

— Садись к столу, — позвал Макарыч.

Поставив еду, встал перед божницей. Колька тоже подошел. Оба перекрестились. Лесник будто оттаял.

«Ишь, постреленок, знать, и ето от деда перенял», — довольно отметил про себя. А вслух сказал:

— Мы, небось, с тобой схожие. Люди сказывают, ровно стар и мал — единое.

Колька задумался и ответил:

— Верно, говорят так от того, что ни старого, ни малого они не понимают. Вон отец мой ни деда не хотел знать, ни меня. Стану я перед едой креститься, как дед, а отец меня дураком называет.

— Ты крестись, коли хотца. Вырастешь, сам докумекаешь, што к чему. Умному Бог не помеха. Дураки — на сибе молготца. Так чево на их обижаться? Давай о другом помышляй. Утром повезу тибе хозяйство показывать. Большое оно у нас. Берлог прибавилось, покуда я тут не был. К весне, как речки оттают, проходы да заторы расчистим, штоб рыба на нерест свободно шла. Сушняк собрать надо, штоб молоди помехой не был. Кой-где потом деревца рассадим — пущай свободней растут. Участок у нас агромадный.

Наутро, чуть поднялось над тайгой солнце, Макарыч с Колькой встали на лыжи. Мальчонка еле передвигал ногами, падал. Лесник понял, что тот на лыжах впервые. А Колька чуть не плакал от досады. Он устал, замерз. Но на следующий день сам стал на лыжи. И снова все повторилось. Пришлось согласиться с Макарычем, чтоб тот сам проверил участок, пока пацан научится ходить на лыжах.

Кольке понравилось здесь. Днем он учился стрелять, кататься на лыжах, играл с Мэри. К возвращению Макарыча затапливал печь. Ставил самовар, варил еду, прибирал, как мог, в избе. Иногда помогал готовить приманку в капканы. Правда, многое ему не разрешалось. Макарыч, объезжая участок, сам ставил капканы, сам их проверял, сам обдирал зайцев. Колька учился вприглядку. Но однажды, пока лесник пошел по воду, осмелев, он начал обдирать зайца. Снимать шкуру оказалось непросто. Нож не хотел слушаться. Колька торопился, хотелось доказать, что он уже все сам умеет.

Застав его за работой, Макарыч улыбнулся:

— Торопишьси? А куды?

— Я боялся, что не разрешишь.

— Зря эдак. Смотри и сам берись. Не получитца, ишо покажу.

— На обход возьмешь меня завтра? Я на лыжах уже умею.

А на следующий день лесник обрадовался настойчивости мальчишки, его выносливости. Теперь так и повелось у них: Макарыч и Колька все делали имеете. Хуже приходилось Мэри, она часто болела и не могла ходить в тайгу Даже зайца не догоняла, как раньше. Макарыч заметил это и сказал однажды:

— Стареешь? Так-то, шельма. Вона у печки тибе трясеть. Тепла не чуешь, хочь шшенка ба принесла взамен сибе. А то што? Пропадешь без проку, Короткая твоя жисть собачья. Добра в ей не видывала.

Макарыч вспомнил свое упущенное. Вот в отпуске был. Кое-что повидал. Поглядел, как люди живут. Вроде и не плохо, а не притянуло. Вернулся в тайгу.

Старость… Она подкрадывалась к нему незаметно. Все короче становились сны, все резче ломота. Иногда ноги совсем отказывались идти. А спина не разгибалась, словно наваливали на нее тяжкий груз. Да… Годы делали свое. В деревне, где родился Макарыч, слышал от людей, что раньше старики тут по сто годов без хвори жили. На свадьбах правнуков переплясывали. В его-то, Макарычевом возрасте, детей заводили, не боясь, что не успеют их вырастить.

А лесник вдруг испугался. Испугался за Кольку. Ему так хотелось его вырастить, увидеть взрослым. Макарыч скрывал все свои болячки. Когда боль слишком одолевала, лез к Кольке на печку поджаривать хворобу.

Мальчишка быстро привык к леснику. Вдвоем им жилось легко. Незаметно наступила весна. С нею пришли новые заботы. Домой возвращались затемно усталые, голодные.

Весна в тот год выдалась дружная. Реки тащили в устье коряги, деревья, смытые талой водой. Лесник знал по этой примете, что осень должна быть богатой. Вот только суждено ли дожить до нее? Недавно во сне книжника видел. С которым каторгу отбывал. Тот все звал с собой Макарыча. Лесник знал: не к добру это, коли мертвый во сне является да с собой зовет. Словно подтверждая его мысли, исчезла из дома Мэри. Сколько дней прошло, а ее все нет. А тут Колька пристал репейником: покажи, мол, что такое черемша. Попробуй, объясни, как идти в тот распадок. Все нутро не соглашается, будто плохое чует. Пытался задавить предчувствие, не получилось. И, махнув рукой на все, решился пойти. Колька скакал по распадку зайчонком. Краюха черного хлеба с солью и черемшой пришлись кстати. Да только забыл Макарыч об осторожности. Вспомнил поздно. А медведица была уже совсем рядом. Мальчишка и не видел, что слишком близко подошел к двум ее медвежатам, что паслись на черемше.

«Эх! Дурень старый, пень трухлявый», — ругнул себя лесник. И страшная догадка промелькнула тут же. Ведь у медведицы уже вышла пробка. Теперь ей лишь бы брюхо напихать. Что было дальше, он плохо помнит. В уши впился плач откинутого Кольки. Кажется, успел крикнуть, чтоб убегал.

Очнулся Макарыч от холода. Понял: Колька облил его водой, а теперь сидел рядом, сцепив в

страхе зубы. Дрожал. Увидев открытые глаза Макарыча, наклонился к нему.

Лесник еле открыл рот. В голове шумело, звенело на все голоса.

— А ты у меня сильный. Я и не знал. Вон как разделался с ней.

Макарыч сам себе не верил, — в нескольких шагах от него лежала медведица.

— Как же мине так угораздило, мать честная? Таково зверя уложил?

— Ты ей живот проткнул, а она тебя как стала кидать, только кишки ей мешали. Она каталась гут, что бочка. А потом замолчала. Я тебя смотрел, нигде крови нет, только на руке. Это ее кровь, — рассказывал Колька. И добавил: — Вот только ушибить могла тебя.

— Ну, Колюнька, считай, мы везучие. Пронесло беду. Могло статца худче. Не то в другой раз сиротой остался б.

— А что мы теперь с ней делать станем?

— Домой перетащим. Вот, поначалу, ее ребятишек найтить надоть, малые оне, без матухи сгинуть. Нехай у нас живут. Подрастут — выпустим. Не то с нас спроситца, — говорил Макарыч,

— Где их искать-то?

— Далеко не сбегли. Давай запрячимси. Оне к матке сами придуть. Ить глупые.

Вскоре к медведице подкатили два лохматых клубка. Они тормошили матуху, лезли под брюхо. Никак не могли понять, что случилось. Тут их и словил Макарыч.

— А ты, что козел, за ними скакал, — смеялся Колька по дороге домой.

— Зато нынче у тибе други имеютца. Как наречем их?

— Женька и Сенька, у меня друзья были такие.

— По мне хоть как. Абы жили. Вот и сходили мы за черемшой, — смеялся лесник.