– Придется им смириться, как и нам самим, когда узнают правду, и жить дальше. Ты вот о чем поразмысли, Маддо: мы нынче выступили в поход, предопределенный богами. Наши малые житейские горести – ничто перед этим. Ничто. Ты меня понимаешь?

– Понимаю… – его потрясло, как спокойно Карадок произнес эти слова. – Ну ладно. Судьба приходит к человеку, когда пожелает…

– Наша уже с нами.

Маддин повернулся в седле, чтобы поглядеть на капитана: снова, уже в который раз, задумался он над тем, кем был Карадок прежде, пока из-за какой-то провинности не оказался на большой дороге? Теперь, наконец, можно будет разузнать все – если, конечно, все они доживут до момента, когда перед ними раскроются ворота Дан Кермора.

Браноик недоумевал, почему отряд проехал так мало за день. Конечно, весенние дни коротки, но вполне можно было сделать миль двенадцать до заката солнца; вместо этого они остановились на ночлег на берегу Элавера, отъехав всего каких-то пять миль от крепости.

Браноик стреножил и свою лошадь, и Эйтанову, пока тот перетаскивал их вещи на стоянку и добывал в обозе провизию на двоих. Как ни наслаждался Браноик походом, настроение его к вечеру испортилось; он покрикивал на лошадей за то, что они вскидывали головы и пытались дотянуться до травы, пока он снимал уздечки и менял их" на недоуздки. Его грызло разочарование, в этом было все дело, его грызла досада оттого, что он застрял в Пирдоне, между тем как хотел бы сопровождать истинного короля в Кермор; так, во всяком случае, ему это представлялось. Он не умел разбираться в собственных чувствах, и потому это объяснение казалось вполне правдоподобным.

Вернувшись в лагерь, он увидел, что отряд располагается на отдых. Одни укладывались спать, другие, поругивая трут и кресало, пытались развести костер. Маддин и Эйтан сидели у огня, уже хорошо разгоревшегося; никто не знал почему, но всем было известно, что бард всегда легко справлялся с огнем. Пробираясь через толпу, Браноик ощущал, как тяжело бьется сердце – с ним это часто случалось в последнее время, странные приступы боязливого ожидания, – пока не разглядел издали, что Эйтан сложил его и свои вещи рядом с Маддином. То, что ему позволено ночевать с ними, – такая честь, такая радость! Страх, что его не допустят, велят удалиться, мгновенно улетучился, и у Браноика даже мелькнула мысль, не уйти ли самому куда-нибудь, лишь бы показать, что ему это безразлично. Но Маддин взглянул н, а него с доброй улыбкой, и он подбежал вприпрыжку, притягиваемый этой улыбкой, как жаждущий тянется к воде.

– Не нужно ли стреножить твою лошадь, Маддо? Хочешь, я этим займусь?

– Да я уж и сам справился. Ребята, хотите есть? Давайте лучше перекусим, а то вдруг потом что-то помешает!

– Что может нам помешать? – слегка нахмурился Эйтан. – Опять загадками говоришь?

– Вам это очень полезно, поупражняете мозги, хоть у вас по этой части и недобор!

Эйтан с дружеской усмешкой ткнул его кулаком. Они так давно знали друг друга, что Браноику порой становилось больно: он был посторонним, чужаком, которому не дано усвоить язык, понятный лишь им двоим…

– Так или иначе, а поесть я не откажусь, – добавил Эйтан. – А ты как, Бранно? Готов поглодать залежалые сухари из княжьих запасов?

– Еще как готов! Да еще если бы нам удалось разжиться бочоночком эля… Мы ведь как-никак в походе! Было бы чем залить эту дрянь!

На это ничем не выдающееся высказывание Маддин ответил лукавым взглядом, но Браноик постарался его не заметить.

Бард откроет ему секрет, лишь когда сам пожелает, и ни минутой раньше.

Долго ждать не пришлось. Солнце садилось, когда один из караульных, поставленных вокруг лагеря, что-то закричал.

Друзья пошли посмотреть, в чем дело. Два всадника быстро приближались к лагерю с востока. Солнце озарило их золотистым светом последних лучей, и Браноик понял, что это – Избранный князь и его советник. Эйтан, стоявший рядом с ним, торжествующе рассмеялся.

– Ага! Так мы все-таки едем в Кермор! Отлично сыграно, Маддо! Здорово они сумели надуть всех нас нынче утром: трубы, барабаны, вся эта шумиха…

Шумя и смеясь, весь отряд ринулся из лагеря на дорогу, навстречу своему господину.

Браноик, помня, что в отряде он человек новый и незначительный, остался в сторонке и не старался пробиться поближе к княжичу. Невин, ворча себе под нос, выбрался из толпы и, спешившись, сам повел свою лошадь под уздцы.

– Великие боги! – негодовал он. – Если они не угомонятся, этот рев будет слышно в Дан Друлоке!

– Ну, сударь, мы все были чертовски огорчены, когда нас не взяли в охрану княжича!

– Вот оно как? Эти чувства делают вам честь. Теперь слушай меня, парень. С этого момента и впредь Маррин – только один из серебряных кинжалов и более никто. Карадок обязательно внушит это всем вам, но лишний раз повторить не мешает.

– Конечно, господин. Наверно, у него будет теперь другое имя и все такое?

– Вот и нет, – хитро усмехнулся Невин. – Я подумал, что враги, если проведают о нашей уловке, будут искать человека с другим именем. Потому он останется Маррином. В наших краях оно распространено.

– Оно-то так, и все же…

– Поверь мне, мальчик. Бывают обстоятельства, когда наилучший способ спрятать ценную вещь – это выставить ее на всеобщее обозрение, – улыбка старика погасла, и весь он сразу устало поник. – Нынче у нас именно такие обстоятельства…

– Так тому и быть, мой господин. Вам виднее.

– Благодарю за доверие! Кстати, приятель, я хочу попросить об одном одолжении и тебя, и Маддо и, конечно же, Эйтана: не примете ли Маррина к своему костру и вообще в вашу компанию на привалах?

– Да разумеется! Великие боги, да я… да мы все будем польщены, мы о таком и мечтать не смели, добрый господин!

– О да, понятно! Но будьте любезны, постарайтесь обращаться с ним как с самым обыкновенным парнем. Он не обидится – он знает, что от этого зависит его жизнь.

Браноик закивал, соглашаясь; душа его млела от счастья, но не потому, что будущий истинный король Дэверри будет обедать вместе с ним, а потому, что Невин так выразился, воспринимая его с Маддином как некое единство, как неразлучную пару. Мы с Маддином, подумал он, неплохо звучит. И тут же покраснел, устыдившись – сердце его отчего-то бешено забилось, как бывало, когда он встречал хорошеньких девушек, поразивших его воображение.

Невин не стал откровенничать ни с Браноиком, ни с кем-либо еще из отряда о других, тайных уловках, рассчитанных на сокрытие личности княжича. Во-первых, маг убрал все чары, которыми облекали мальчика духи стихий, и когда тот переоделся в ношеные штаны и латаную рубаху, припасенную Карадоком, сверхъестественный ореол властности и величия исчез вместе с нарядной одеждой.

Во-вторых, с согласия княжича он наложил на него заклятие, затрудняющее речь; это свойство внедрилось в глубины его сознания, но других качеств чары не затронули.