— Я выгуливаю шестнадцать собак, в среднем дважды в день, пять дней в неделю. Умножив Шестнадцать на два, а потом на пять, получаем сто шестьдесят. Теперь умножьте это на четырнадцать долларов, поскольку именно эту сумму я беру за прогулку, и вы получите более двух тысяч долларов. Наличными. Чистыми. В неделю. Добавьте сюда периодические прогулки по выходным, плату за кратковременное содержание собаки, если хозяева в отъезде, а это сорок пять долларов за ночь, плюс бонусы, подарки и прочее, и в сумме получится две с половиной тысячи. В неделю. Наличными.

И улыбнулась. Исайя нахмурился:

— Э, Нина, они захотят получить нашу работу. — И удалился в сопровождении своих собак в сторону Центрального парка.

— До встречи, — бросила Нина ему вслед. Мадам «Шанель» улыбнулась и заметила:

— Прибыльно, да. Но неужели действительно приносит удовлетворение?

«Большее, чем вы можете вообразить», — подумала Нина.

Как объяснить, что владельцы собак дают ей то, что дороже денег, даже больше удовольствия быть с собаками, — ключи от своих квартир? И она может свободно входить в их дома, чтобы забрать их драгоценных псов, пока хозяева на работе или в ресторане, встречаются с любовниками в отелях или покупают полотна Барбары Крюгер в галерее в Сохо. Сдают мазки у гинеколога, делают колоноскопию или покупают билеты на Таити. Да не важно. Единственное, что имеет значение, — их ключи и собаки. Они переходят в собственность Нины, пускай только на час. В подобного рода вещах Нью-Йорк — а где еще люди могут тратить тысячи долларов на чистопородных псов, держать их в роскошных квартирах и нанимать специальных людей, чтобы гуляли с ними? — уникальное предприятие, основанное на доверии, что вообще-то на Нью-Йорк не похоже.

И Нина пользовалась своими возможностями. По лестнице или на лифте, в двери стеклянные, железные, массивные, двери резного дерева, мимо портье, без всяких портье… По оживленным и тихим улицам, по улицам, заваленным мусором, по бульварам, засаженным деревьями… На Девяносто вторую улицу, где бездомный старик ютился в картонной коробке, или на Семьдесят восьмую, где детишки из 87-й школы украсили стены рисунками: цветы, котята и радуги… В теплые деньки и в жуткий холод, чудесным утром, душным, знойным днем, в цунами вечерней грозы. Она забирала своих собак. И они писали и какали, дай Бог им здоровья.

Как сейчас и проделала одна, прямо на обочине, почти на двухтысячные туфельки из высшего света. Навалила кучу Люка. Обе дамы возмущенно отвернулись и удалились, оставив Нину с ее чувством удовлетворения и пластиковым пакетом для уборки непристойного подношения.

Нина отвела по домам Вебстера, Коди, Кинга, Люку, Сэди, Сафира, Люси и Зардоса, оставив Эдварда и Уоллис, пару такс, принадлежавших Селесте и Джорджу Кратчфилд. Она приняла такое решение потому, что уже несколько недель не была в квартире Кратчфилдов. А это была та еще квартирка. Забитая барахлом и тряпьем настолько, что Нина даже боялась приступа аллергии. Стены блекло-желтые, подушки и ковры красные, золотистые и бледно-зеленые. Растительные орнаменты вперемежку с полосками, антиквариат и дешевые безделушки, вазы с пионами. Каждый уголок чем-то заполнен, каждый кусочек пространства чем-то забит. Никаких книг, живопись — только пейзажи и натюрморты — создает фон, как музыка в ресторане: на что-то похоже, возможно, вы даже видели это прежде, но сейчас независимо от качества оригинала он превратился всего лишь в обои. Квартира из «Архитектурного обозрения»: обычная, дорогая и ужасно скучная. Но Нина знала, где скрывается самое интересное.

Она поднялась на служебном лифте и вошла через заднюю дверь, как и планировала. Открыла ключом дверь, спустила собак с поводков. Те радостно пронеслись через прачечную и комнату горничной в кухню, напились из своих итальянских керамических мисочек ручной работы и устремились через холл в гостиную, где прыгнули в кресло-качалку девятнадцатого века, едва не столкнувшись в воздухе. Покрутившись морда-в-хвост, словно юркие живые пончики, они нашли наконец удобное положение и затихли, прижавшись друг к другу. На втором кресле-качалке покоились две маленькие вышитые подушечки с портретами Эдварда и Уоллис, их именами и датами рождения.

В первую очередь Нина убедилась, что территория свободна.

— Привет, есть кто-нибудь дома? — Подождала. Ответа нет. — Кристина? Ты дома? — Кристина — живущая здесь горничная. Нина была уверена, что, входя в подъезд, видела, как та выходит с хозяйственной сумкой. Но на всякий случай окликнула еще раз: — Кристина?

Когда ответа вновь не последовало, Нина вошла. Она собиралась только заглянуть в спальню с роскошным ложем. Нину не интересовала мебель, плоский экран телевизора на стене, прочий хлам. Но постель! Мечта, грезы, наваждение… Серебристое, кремовое, белоснежное и ванильное. Простыни наверняка из настоящего льна. Не того грубого, мнущегося, дешевого полотна, из которого шьют летнюю одежду и которое Нина терпеть не могла: люди выглядели в нем как картофелины в мешке; но из невообразимо мягкой, с вышитыми шелком крошечными цветочками того же кремового оттенка. Вот она, роскошь: сверху шелковое покрывало, скрывающее европейское одеяло на гусином пуху, достойное миллиардного лофта, а поверх всего — покрывало ручной работы из Франции, в тон. И множество шелковых, бархатных, атласных подушечек. Минутку она просто постояла, любуясь и размышляя, каково это каждую ночь спать в такой постели. И кто-то обнимает тебя, когда забираешься под одеяло. Гладит по волосам, целует, сначала нежно, потом страстно, и рука скользит вниз, лаская грудь. И занимается с тобой любовью под этими роскошными одеялами и простынями — медленно, обстоятельно. Нина вздохнула. Интересно, каково это?

Нет, она, конечно же, не собиралась залезать в постель, чтобы проверить. Особенно после того, что вчера произошло у Дэниела. Нет, сегодня она будет хорошей девочкой. Нина повернулась, чтобы уйти, но передумала и еще раз внимательно окинула взглядом комнату. Она покопается здесь только чуть-чуть, только чтобы немножко разузнать. Что-нибудь о них. Селеста — искусствовед, Джордж — банкир. Нина вернулась к ночному столику Селесты. Селеста спала слева, если смотреть на кровать со стороны; с ее собственной точки зрения — справа. В ящике ее ночного столика обнаружились журналы, пара ручек, стопка бумаги, мелочь, скрепки, кулинарный рецепт, вырванный из журнала, рецепт из универмага «Бергфорд». И под всем этим письмо. Нина улыбнулась. Она нашла главную жилу, клад для всякого шпиона. Присела очень аккуратно, точнее, вскарабкалась на кровать, чересчур высокую из-за толстого матраса, одеял, покрывал и прочего.

«Дорогая Селеста!» — начиналось письмо. Нина затаила дыхание. И, как делала всякий раз, читая романы, заглянула в конец, на последнюю строчку. «С любовью, Томми».

— О-ля-ля! — произнесла она. — Ладно.

И принялась читать.

Дорогая Селеста!

Меня достало твое вечное чувство вины.

У-упс. Нина подняла взгляд от письма. Это вовсе не то, чего она ждала. Но продолжила чтение.

Поэтому я не звонил после 11 сентября. Так на тебя похоже — превращать эту трагедию в свою личную проблему, не говоря уже о том, что это случилось давно. Ты не задавалась вопросом, почему я должен звонить всякий раз после того, как в Нью-Йорке происходит какая-нибудь катастрофа? Тебе жилось бы намного легче, не устанавливай ты так много правил. Если ничего не ждешь, то и не разочаровываешься, когда ничего не выходит. Не рассчитывай, что я буду жить по твоим правилам. Они существуют для того, чтобы их нарушать. А я люблю нарушать правила. Так что прекрати доставать меня своими излияниями. Уезжай из Нью-Йорка, если считаешь жизнь там слишком опасной и тебе нужно видеться с родными каждый раз, как что-то случилось. Жизнь есть жизнь. И бывает в ней всякое. И не всегда именно с тобой.