— Что же вы ожидали от этой ночи?

— Ожидал?

— Да. — Ребекка запнулась. — Там, в гробнице. Вы ждали меня. На что вы надеялись?

Ужасная боль исказила лицо лорда Байрона. Он молчал, будто ожидая услышать подсказку из темноты. Он смотрел мимо нее, туда, откуда пришел пес. Но сейчас там не ощущалось никакого движения, ничего, кроме тишины, и лорд Байрон внезапно нахмурился и покачал головой.

— На что бы я ни надеялся, — сказал он, — это еще ждет своего часа.

Он рассмеялся, и из всех звуков, которые она слышала прошлой ужасной ночью, не было более жуткого, чем этот; смех его леденил душу.

— Я скитаюсь более двух веков, — поведал он, не сводя глаз с Ребекки.

И вновь ей показалось, что он обращается к темноте за ее спиной.

— Но никогда я не чувствовал себя столь отдаленно от жизни, которая была у меня когда-то. Каждый год, каждый день подобно звеньям в цепи сплетается бремя моего бессмертия. Груз, который теперь стал для меня совсем невыносимым.

Он замолчал и потянулся за бокалом. Он сделал глоток и сомкнул веки, как будто оплакивая забытый вкус вина. Не открывая глаз, он осушил бокал, а затем медленно, бесстрастно выронил его, и он разлетелся вдребезги, ударившись об пол. Собака в ответ зарычала, несколько птиц вспорхнуло в воздух из дальнего угла комнаты. Ребекка раньше не видела их и невольно подумала: какие еще твари притаились в темноте за ее спиной. Птицы угомонились, покой восстановился, а лорд Байрон вновь открыл глаза.

— Непостижимо, — сказал он, — как быстро мы все забываем и наша память притупляется. И все же, глядя сейчас на вас, я вспоминаю, как был полон жизни когда-то.

— Это пытка для вас?

— И пытка и наслаждение. Как неотделимы они

друг от друга.

— Сейчас они опять разгораются — эти огоньки

ваших воспоминаний?

Лорд Байрон слегка склонил голову. Его губы дрогнули.

— Найдете ли вы силы погасить их в себе? — спросила Ребекка. — Или лучше поддерживать их тление?

Лорд Байрон улыбнулся. Ребекка наблюдала за ним.

— Скажите же, — промолвила она.

— Зачем?

— У вас нет выбора. Вампир внезапно захохотал.

— Да как сказать… Я мог бы убить вас. Это, возможно, позволило бы мне забыть все на время.

Было тихо. Ребекка почувствовала взгляд лорда Байрона на своем горле. Но страх больше не терзал ее. Она ждала.

— Говорите же, — повторила она мягко. — Расскажите, как это произошло. Я хочу знать.

Она замолчала, думая о своей матери, и тихо сидела не шевелясь.

— Я имею право знать.

Лорд Байрон поднял глаза на нее. Его губы вновь медленно расползлись в улыбке.

— Несомненно, — сказал он. — Полагаю, вы заслужили это.

Он замолчал, и его взгляд опять скользнул мимо Ребекки в темноту. На этот раз девушке опять послышался тихий звук. И лорд Байрон улыбнулся, словно тоже услышал его.

— Да, — кивнул он, по-прежнему смотря сквозь Ребекку. — Так тому и быть. Вы совершенно правы. Слушайте же и попытайтесь понять.

Он сложил руки на груди.

— Это произошло в Греции, — начал он. — Я тогда приехал туда в первый раз. Восток всегда занимал мое воображение. Но мог ли я предположить что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее правду. — Улыбка сошла с его лица, и оно вновь приобрело отсутствующее, вялое выражение. — Ведь я верил, что суровый РОК, подстерегающий меня, был предназначен мне с самого рождения. Моя мать рассказывала мне о проклятии, висящем над родом Байронов. Она ненавидела и любила Байронов за то, что отец сделал с ней. Он очаровал, ее, женился на ней, а затем лишил ее состояния — он тоже был своего рода вампиром, а следовательно, как я полагаю, хотя никогда не видел его, он был моим истинным отцом. Оставшись в нищете, моя мать часто говорила мне об унаследованной крови Байронов, текущей в моих жилах. «Каждый последующий лорд Байрон, — твердила она, — был порочнее предыдущего». Она рассказала мне о человеке, от которого я унаследовал свою фамилию. Он убил своего соседа. Он жил в полуразвалившемся аббатстве и мучил тараканов. Я смеялся над этим, приводя мать в ярость. Я поклялся, что когда стану лордом Байроном, то найду своему титулу достойное применение.

— Так и случилось. — Из уст Ребекки эти слова прозвучали не столько вопросом, сколько утверждением.

— Да, — кивнул лорд Байрон, — На самом деле, боюсь, я вырос довольно распутным. Видите ли, я любил аббатство, романтический дух которого приводил меня в дрожь, поскольку, в конце концов, в те времена я еще не был таким мрачным мизантропом и склонен был объяснять свои страхи следствием обильных возлияний. Как-то раз мы откопали череп какого-то бедного монаха и превратили его в сосуд для вина; я председательствовал, облаченный в аббатские одежды, — таким образом мы и несколько деревенских девиц изображали жизнь древнего монастыря. Но даже кощунственные забавы не вечны. Я пресытился и заскучал, мое сердце заныло от тоски — от этого самого страшного проклятия. Меня потянуло в дорогу. Для высокородных и, как я, погрязших в грехе людей было вполне естественным занятием объехать континент, который, с точки зрения англичан, был наиболее подходящим местом для молодежи, чтобы преуспеть на стезе порока. Я жаждал новых удовольствий, новых ощущений, всего того, для чего Англия была слишком мала, и того, что было столь доступно за границей. Итак, я решил отправиться в путь. Я с радостью наблюдал, как белые скалы Англии исчезают вдали.

Со мной был мой друг Хобхауз. Вместе мы изъездили Португалию, Испанию, затем отправились на Мальту и уже потом оказались в Греции. Когда мы подъезжали к ее берегам, пурпурной лентой обрамлявшим синеву моря, странное чувство влечения и страха перед ней овладело мной. Даже Хобхауз со своей морской болезнью прекратил блевать и уставился на эти скалы. Погода внезапно испортилась, и, когда я вступил на землю Греции, пошел дождь. Привица, куда мы прибыли, представляла собой унылое место. Сам по себе городишко был неприглядный и грязный, а все его жители, от порабощенных греков до их турецких хозяев, показались нам дикарями. И все же, несмотря на моросящий дождь, возбуждение не покинуло меня, поскольку я считал, проезжая по унылым улицам с их минаретами и башнями, что наша прежняя жизнь осталась далеко позади и мы стоим на пороге странного, неведомого мира. Мы покинули Запад и переступили границу Востока.

После двух дней, проведенных в Привице, мы были рады покинуть ее. В наши намерения входило повидаться с Али, албанским пашой, чья щедрость и жестокость завоевали ему славу одного из самых отъявленных негодяев Европы и чьи злодейства заставляли преклоняться даже самых кровожадных турков. Немногим англичанам удавалось проникнуть в Албанию, однако для нас соблазн посетить такую опасную и поэтическую страну был сильнее любых доводов рассудка. Янина, столица владений Али, лежала к северу, за горами. Перед нашим отъездом нас предупредили о «клефти» — греческих разбойниках, обитавших в горах, поэтому помимо слуги и проводника нас сопровождали шестеро албанцев, вооруженных ружьями и саблями. Вы легко можете представить себе, в каком романтическом настроении мы отправились.