Конечно же, это было поучительным, но и насмотрелись мы тоже всякого, хотя в то время тяжелее нашего случая не было, разве что несколько полегче: молодой парень, попавший под электричку, лечившийся уже второй и далеко не последний месяц, перенёсший несколько сложных операций и целенаправленно пытавшийся сохранить одну из своих ног…

Это была комната приблизительно 6 на 7 метров с очень высокими потолками, где стояли одиннадцать железных кроватей: по пять – у противоположных стен и одна – между двумя огромными окнами напротив входной двери.

Деревянные рамы окон были покрыты несколькими слоями краски, отчего внутренние рамы практически не закрывались, а форточка, единственная из функционировавших, привязывалась простой верёвочкой, потому что её весьма «древний» шпингалет не работал.

Между кроватями стояли такие же, деревянные и покрытые огромным количеством слоёв краски «доисторические», неустойчивые тумбочки, шириной не более 40 см, которые шатались, норовя упасть при многочисленных ежедневных выдвиганиях кровати с целью «переложить больного на каталку». Больше пространства, кроме этих 40 см с одной стороны кровати, у родственников каждого лежавшего здесь не было.

И если кто-нибудь из них, по острой необходимости, оставался дежурить на ночь у постели тяжелобольного, то спали на стуле, который стоял перед этой несчастной тумбочкой. Иногда удавалось поставить 2–3 стула вдоль кровати, чтобы прилечь. И считалось за счастье, если в палате на какое-то время, пусть даже на 2 часа, освобождалась кровать, на которой один из особо уставших ухаживающих мог просто лечь и вытянуть ноги…

Все это терпелось потому, что была причина – гениальные врачи клиники ВПХ, которые умело делали своё дело и на которых возлагались последние надежды всех больных. Считалось, что если человек попал сюда, то у него есть все шансы получить максимум от современной медицины и опыта людей в белых халатах. Лечения квалифицированней, чем здесь, найти у нас в стране на тот момент было практически невозможно, то же можно сказать о некоторых проводимых врачами клиники операциях, включая ещё и Европу.

Надо ли описывать, что спокойных ночей в палате № 21 практически не было: стоны, крики, чья-то бессонница со слушанием музыки в наушниках, звучавшей на «тишину» всей палаты, уколы, разговоры, чья-то тошнота, боль и вновь поступившие… Кроме того, из соседней палаты доносились ужасающе раздирающие крики и стоны женщины, выходившей из комы уже шестой месяц, к которым через некоторое время из-за их постоянства привыкали без исключения все. Мы находились в мужской палате, поэтому мне пришлось напрямую наблюдать несчастья этой половины человечества.

У местного медперсонала был термин для особых больных, получивших ко всем своим бедам ещё и сильную травму головы – «гуляет». Так вот, была одна особенность: эти «гуляющие не по своей воле» активизировались ночью, при том, что днём они вели себя достаточно спокойно. А когда приходило время всем спать, тогда и начиналось: кто шёл копать окопы и просил вызвать вертолёт, чтобы полететь домой, кто чинил разборки в своём офисе и безжалостно ругался или извинялся, а кто предлагал много денег и обещал спеть и станцевать, слёзно прося развязать его.

Дело в том, что больным, которых приходилось привязывать, категорически нельзя было вставать из-за полученных травм, чтобы избежать более худших последствий, например, паралича. И тех, за кем не присматривали родственники, привязывали за руки и за ноги к кровати обыкновенными косынками.

Контингент людей в палате был разным, но о двух видах травмированных хочется сказать особо. Обидно становилось за нормальных людей, которые просто переходили дорогу, идя по пешеходному переходу на работу или домой в совершенно трезвом виде, а позже оказывались здесь с увечьями. И я спешу заметить, наблюдая все эти печальные истории, что у Северной столицы России есть очень большая беда: беспорядок на дорогах города. Шальная езда водителей приносит много страданий петербуржцам-пешеходам. Вроде этого никто не видит, об этом не говорят особо, но это есть.

И тогда, находясь в Питере и видя несчастья, связанные с автомобилями, я переходила дорогу с максимальной осторожностью, по нескольку раз смотря в обе стороны и оценивая ситуацию ежесекундно, и, честно говоря, было страшно всегда; водители неслись с огромной скоростью и особой бесшабашностью.

Другой вид травмированных просто ошеломил меня в принципе, хотя об этом знают практически все, но убедиться пришлось воочию. Периодически в палате лечились строители, которые падали с крыш, со стремянок, в шахту лифта, например, с шестого или восьмого этажа. Все они были, безусловно, очень тяжелыми больными, но поразило меня не это.

Почти подряд один за другим в нашу палату поступили два человека, «выпавших» из окна в пьяном виде: тот, который «вышел» с 7 этажа «спасать кошечку», отделался переломом позвонка и через неделю, после небольшой операции с помощью четырёх проколов возле позвоночника, вышел из больницы в добром здравии (ну еще голова «погуляла» три дня), а тот, которого выкинули с четвертого – вообще был без каких-либо повреждений и даже царапин, полежал, обследовался и ушёл домой через день.

В противовес им – другие примеры: один парень-строитель, упавший со стремянки, лежал долго с многочисленными переломами руки и ног, а другой молодой парень, упавший с ремонтных лесов на уровне третьего этажа, – с переломом позвоночника и сложными переломами руки…

И ещё: очень мучились мужчины, любители дурных привычек, в первые дни после того, как попадали в клинику: на этаже нельзя было курить и, безусловно, пить спиртное; наряду с болевыми стонами от них звучали ещё просьбы и мольбы о сигаретке или рюмочке.

«Ломка» из-за дурных пристрастий иногда перебивала основную боль от переломов и ушибов, на это было печально смотреть. Некоторые из таких больных не выдерживали и выписывались со сложными травмами, лишь бы быть дома или с друзьями, где можно выпить и покурить… Надо заметить, что большинство людей ничему не учится даже на своих ошибках и не делает выводов из происходящего.

И ещё один наблюдательный момент. Я спрашивала многих, сильно травмированных людей, лежавших в нашей палате, о самой трагедии. Большинство ничего не помнит об этом. «Я ехал на мотоцикле, обогнал впереди едущего, перестроился в свой ряд и… очнулся в реанимации», «Я шёл по пешеходному переходу, посмотрел налево – вдали быстро ехала машина, очнулся в реанимации», «Я подвозил друзей, ехал по трассе, пристроился в хвост колонны большегрузов – очнулся в реанимации». Ни момента столкновения, ни страха, ни осознания произошедшего у этих людей не было.

Конечно, есть и те, кто успевает понять, что происходит и остаётся в сознании, но таких – меньшинство, при условии сильного повреждения тела.

Быстрая смерть безболезненна и совсем неощутима для самого пострадавшего, но только не для его близких… Смерть является концом физической жизни и зачастую не даёт человеку страха, но становится острой болью для окружающих.

И поэтому, когда кто-нибудь получает ту или иную травму или, что хуже, увечье, это сильнейшее испытание не только для него самого, но, прежде всего, для его близких, его семьи, его рода. Все задействованы в этом. И только в этом сможет проявиться сила рода человека и смысл его прежней и будущей жизни…