Соня не собирается исповедоваться. Смотрит зло, напряженно.

– Девочка прожила с бабушкой шесть лет и все же уехала к матери.

– Все дети хотят жить с матерью.

«Господи! Какой идиот! И чего ему от меня надо?»

– Да? – неожиданно радуется начальник тюрьмы. – Тогда разрешите узнать, почему же ваше желание изменилось и вы не последовали за своей любимой мамой и ее новым мужем в Америку три года назад, а остались в России?

– Не разрешаю! – буркает Соня, чем выбивает из-под начальника благодатную почву для новой атаки.

– Ну хорошо, Зырянская. Допустим, отношения с матерью – твое личное дело. Но ведь есть же еще и отец. Он исчез из твоей жизни, и ты не пыталась найти его.

– А должна была?

– Это же отец. Неужели тебя не интересовало, где он живет, что делает?

Соня молчит. Сначала и отцом, и матерью для нее была бабушка, а потом… Потом появился дядя Леша, но об этом она докладывать не собирается.

– Любовь не возникает из пустоты. Он не вспоминал обо мне, я не думала о нем.

– А стоило бы подумать, Зырянская, ох стоило бы. Услышь ты зов крови, может, и не сидели бы мы с тобой в этом кабинете. Ну что, не нужны тебе ни папа, ни мама?

Молчание.

– А я вот полюбопытствовал, запросики разослал куда следует и даже, скажу тебе, ответики получил. Жив твой батяня. Обитает, так сказать, на Земле обетованной с женой и двумя детьми.

Соня смотрит недоверчиво, исподлобья.

– Не веришь? На-ка вот, посмотри.

На колени девушки пикирует листочек с нацарапанными именами и координатами.

Она скептически разглядывает буквы и цифры, потом брезгливо берет бумажку двумя пальцами и возвращает начальнику тюрьмы.

– Мне это ни к чему.

– Ну, вот видишь, Зырянская, – доволен «индюк». – Я же говорил, не любишь ты родственников.

«К чему он клонит? Зачем вся эта комедия? Значит, у нее есть сестры, или братья, или брат и сестра. Они намного младше меня или нет? Как их зовут? Мы похожи? А они обо мне знают?»

– А я вот, в отличие от тебя, родственников люблю. Спешу на помощь по первому, так сказать, зову.

«Так. Уже теплее. Подобрался наконец к основному блюду. Ну-ну, послушаем».

– Есть у меня, понимаешь, один племянник. Ну, не совсем племянник и не так чтобы у меня. В общем, седьмая вода на киселе, – делано улыбается тюремщик.

Соня равнодушно разглядывает кактусы, не выказывая ни малейшей заинтересованности.

– Хороший такой мальчишка. Ну, шалопай немного, не без этого. Так кто нынче не хулиганит, правда?

Соня молчит.

– Молчание – знак согласия, – опять неизвестно чему радуется «индюк».

«Давай уже, выкладывай, а то остынет горячее».

– Короче, получил мальчонка аттестат, а там, понимаешь, как бы это сказать, не все гладко. Ну, не все так, как хотелось бы. Я, правда… То есть не я, конечно, а родители его пытались похлопотать о нужных оценках, но вот правильного подхода к директору школы не нашли. Не удалось установить необходимого контакта, понимаешь?

Соня кивает, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться в лицо полковнику. «Что же тут непонятного. Сын начальника тюрьмы – раздолбай и двоечник. А директор школы, как назло, – честный человек».

– Зато самый весьма, надо сказать, тесный контакт удалось установить с одним преподавателем вуза, куда мальчик очень, ну просто очень хочет поступить. На первом экзамене нам, то есть не нам, а нашему абитуриенту, обещана отличная оценка. Вот так.

– Поздравляю, – проникновенно выдыхает Соня.

– Издеваешься? Не догоняешь, к чему я клоню?

– Не совсем.

– Надо сделать так, чтобы первый экзамен стал и последним. Понятно?

«Ах вот зачем я понадобилась. Теперь все ясно. Ну давайте, товарищ обманщик, поговорим еще немного».

– Понятно. А зачем?

– Чтобы не сдавать остальные.

«Вы хотели сказать, чтобы не искать подходов к другим членам приемной комиссии. Ну-ну. Очень предприимчиво, ничего не скажешь!»

– А разве можно не сдавать? – Соня распахивает глаза в наивном удивлении.

– Можно. Если у тебя отличный аттестат и медаль. Медаль обещали состряпать.

– Но вы же говорили, у него не очень хороший аттестат. – Девушка продолжает разыгрывать непонимание.

– Во! – Одна из потных сосисок взметается вверх. – Зришь в корень! Нужно его подправить.

– Подправить? А как?

Начальник тюрьмы сощуривает и без того маленькие глазки, приближает к Соне лицо, обдает ее душным запахом подгнивших зубов и упревших подмышек, шипит с нескрываемой злостью. И куда только подевались подобострастность и доброжелательность?

– Издеваешься, курва? Думаешь, управы на тебя нет? Как – это твоя забота. Чернилами и твоей каллиграфией, усекла?

Соня отклоняется назад, поднимает голову, рассматривает начальника и не спешит с ответом. «Индюк» покрывается потом и красными пятнами, кажется, он сейчас лопнет от гнева. Пыхтит и буравит заключенную ненавидящим взглядом.

– Усекла, спрашиваю?

– Усекла.

– Короче, Зырянская, сделаешь то, о чем тебя просят, пойдешь домой. Нет, пеняй на себя.

– Странно, – задумчиво произносит Соня.

– Что тебе странно, Зырянская?

– За подделку документов ведь сажают…

– Ну.

– Значит, и вы скоро к нам пожалуете, – иронично тянет девушка.

– Ты что себе позволяешь? Думаешь, если с тобой, как с человеком, так можно все что угодно языком молоть?! Короче, я с тобой препираться не собираюсь. Говори прямо: сделаешь или нет?

Соня медлит. Выписать округлые «отлично» на вытравленных местах ей ничего не стоит. А цена действительно велика. Всего три месяца – и все закончится. Всего три месяца – и она дома. Всего три месяца – и она снова счастлива. Три месяца вместо долгого, изнурительного, нескончаемого года. Девушка делает глубокий вдох и, глядя прямо в свинячьи глаза начальника тюрьмы, спокойно говорит:

– Я подожду триста шестьдесят пять дней.

«Индюк» испуганно вздрагивает. Он явно не ожидал такого ответа, но проигрывать не собирается.

– Ты меня разочаровала, Зырянская. Я-то найду других помощников, а ты нет.

– Ищите, – бросает через плечо Соня, уходя за пришедшим конвоиром.

Она сделала выбор. На душе у нее легко. Подумаешь, триста с лишним дней. Всего двенадцать месяцев – и все вернется на круги своя.

Соня не знает, что план поступления блатного сынули с треском провалится. Непутевое чадо вольется в компанию таких же пустоголовых, как он, болванов, ограбит ларек, затем магазин, потом доберется до пункта обмена валюты – и ему уже не помогут никакие папочкины связи. А виноватой в его горькой судьбе, естественно, окажется Зырянская. Почему, скажите, сбитый с толку дураками-ровесниками шалопай должен сидеть, а эта девица, наплевавшая на его участь, разгуливать на свободе? Нет. Так не пойдет. Отчего бы не приплюсовать к ее сроку еще какой-нибудь? Ну, предположим, за ту же кражу, или за драку, или за плохое поведение. Разве сложно найти свидетелей? Уж начальник тюрьмы найдет. Новый суд, новый приговор, новый срок. Жаль, адвокат попадется хороший. Двадцать четыре месяца превратятся всего в двенадцать, но и это лучше, чем ничего.