Следом за родственничками из кабинета вышел майор, прошел к умывальнику и долго, тщательно мыл руки, намыливая и протирая каждый палец в отдельности, как бывает если прикоснешься ненароком к чему-то грязному и тебе лично омерзительному.

Сменяя друг друга словно в слайдоскопе, пролетела в зеркале череда людей, бывших когда-то друзьями и врагами, своими и чужими, просто посторонними личностями, уважаемыми командирами, начальниками и подчиненными… замполитами.

Стоп, стоп, стоп… Остановись лента… Вот они, те кто формировал и оттачивал мораль воинов, ковал и перековывал их характеры… Или ломал их беспощадно и безжалостно. Вот такой как есть сижу в своем бейсменте. Далеко от вас, на другом краю земли. Курю спокойно. Оружие чищу. Собираюсь убыть в путешествие. Обеспеченный человек… Спасибо вам дорогие… Земной поклон… Без вас не обошлось… Приняли нас, домашних мальчиков, от пап да мам и научили уму разуму по книжкам, да боьше личным примером…

Насколько хороши, в большинстве своем, оказались строевые командиры, настолько плохи и никчемны были в массе замполиты. Может сказалось на этом подвиде вырождение, естественное при отсутствии свежей крови и новых идей. Может сама старая идеология, входящая в противоречие с реальной политикой, делала ложь основной доминантой сей странной профессии. Все более и более шли в замполиты люди ни к чему остальному в жизни не пригодные, не способные производить качественные вещи, генерировать смелые философские идеи, жующие рутинно, ради благ земных, серую, ни себе, ни другим не интересную жвачку. Ложь становилась постоянным состоянием бытия, а обман — молитвой. Бывает ложь во спасение, ложь — по неведению, ложь во имя. В данном, уникальном историческом случае, наблюдалась ложь по призванию, по мировозрению, по руководящему указанию. Великая ложь на государственном уровне.

Привыкшие обманывать по службе ежедневно и ежечастно политбойцы постепенно становились врунами, лгунами и воришками в частной, повседневной, обыденной жизни, не связанной с исполнением служебных обязанностей. Не все конечно. Встречались, вероятно, и среди них порядочные люди, не сомневаюсь, но самому повидать не довелось.

Все же когда обманывают свои, которым верил, которых уважал — это больнее, чем когда надула, заработала на нас пару тысяч чужая богатая тетка. В детстве, если обманывали старшие парни, лез в бутылку, дрался за правду до крови, хоть случалось такое не часто, а когда партийцы дорогие такое творили, отмалчивался, будто закодированный навеки робостью да молчанием.

Все прошло… Что посеяно, то и выросло.

Да один ли я такой? Ничего подобного, такой же как все. Куда денешся если Ложь стала порядком вещей. Великой народной Правдой. И постепенно переросла в сокровенное таинство новой российской демократии. Как же иначе, ребята? Недаром ее основу составили выходцы из средних и высших эщелонов элиты КПСС, из замполитов, идеологов, философов, преподавателей марксизма-ленинизма, борцов за чистоту… чего угодно от унитазов, до демократических мэрий, думских палат, президентских покоев. Разница между нами есть конечно, они там остались во дворцах, а я здесь в бейсменте… пока.

Чудно, столько лет пробежало, а помню как принимали в пионеры посреди огромного торжественного зала Радиотехнической Академии перед бюстом Ленина. Торжественно играл военный оркестр, несли цветы голенастые девчонки. Салютовали, стоя у пьедестала в белых просвечивающих под прожекторами рубашках и красных галстуках, самые красивые девочки. Ветераны популярно объясняли почему пионерами могут быть только самые лучшие, верные наследники великих традиций. Медленно поднимался по горлу комок сладких слез и хотелось стать самым лучшим, самым сильным, самым умным в ответ на великую честь — быть в рядах пионеров.

Потом оказалось, что приняли весь класс, без исключений, зачислили первостатейных врунов, впустили известных ябед и невдалых недотеп, приняли даже мальчика, который до четвертого класса писал свою фамилию с ошибками и регулярно описывался. Потом его правда перевели в специальную школу для умственно отсталых детей, но пионером. Все дружно оказались самыми лучшими. Чего было стараться? Где те слезы?

Наш отряд носил имя капитана Николая Гастелло. Собирались на квартире Зойки, потому, что это была самая большая в доме изолированная, а не коммунальная квартира, о которой остальные пионеры могли только мечтать. Переписывали в красивые альбомы каллиграфическим почерком биографию Гастелло, вклеивали вырезки из журналов, свои рисунки героического огневого тарана, писали письма родственникам героев…

Снилось по ночам небо войны, прорезанное огненными трассами зенитных снарядов, непослушый штурвал в слабых руках отказывался вводить самолет в последнее пике. Змеился по фюзеляжу оранжевыми струйками горящий бензин. Просыпался в ужасе от того, что не смог сделать последнее усилие, а должен был, обязан сделать как пионер, как гражданин, как патриот.

И уже не спалось до утра.

Когда работа была закончена и оформленный альбом доставлен в школу, прошло торжественное собрание отряда совместно с прибывшей из райкома представительной дамой. Широко раскрыв наивные глазенки со стыдом и удивлением смотрели, как гнулась в дугу и лебизила перед сей дамой всегда подтянутая и строгая пионервожатая — наш авторитет, наш наставник в делах чести. Это было неприятно, резало и возмущало душу, прикрытую броней красного галстука.

По завершении торжества, начальственная дама, скороговоркой оттарабанив поздравление, удалилась, небрежно засунув в хозяйственную сумку рядом с бутылками молока и батоном белого пшеничного хлеба наш лелеянный и ухоженный мемориальный альбом памяти Гастелло. Особенно поразило не столько обращение с альбомом, а наличие в сумке белого батона — дело шло к смещению Хрущева и в городе по карточкам довали желтоватый кукурузный хлеб, превращавшийся в колючий жесткий кирпич через пару часов после доставки из пекарни.

Пионерский отряд периодически вдохновляли на очередные героические дела наведывающиеся по разнорядке райкома дяди и тети — то с шефских заводов, то из пединститута, то из Университета. Им было легко вдохновлять нас. Мы были чисты и наивны, истово верили и рвались идти с горящими глазами в тимуровцы, в юннаты, в филателисты, в парашютисты… Но проходила неделя, другая и очередной вдохновитель, успешно отрапортовав где-то в инстанциях о блестящих достижениях по пахоте пионерской целины, исчезал, оставляя отряд в растерянности и удивлении, с несбывшимися мечтами, с закупленными красками, саженцами, кляйсерами для марок. Слава богу обошлось без покупок парашютов.

К приему в комсомол мы были морально подготовлены. Не было комка в горле и волнения. Всё было просто и прозаично — заполни анкету, не забудь фотографию, рекомендации получили автоматически, под копирку, зараннее знали, что в райкоме очередь и надо иметь рупь сорок за билет и значок.

В старом здании райкома скрипели половицы, было душно, бегали ошалелые секретарши и сновали деловые молодые люди с новомодными пластиковыми папочками под мышкой. Все как один в серых пиджачках, белых рубашках с галстуками. Правда у одних пиджачки и рубашки казались почище, поновее, брюки наглаженнее, у других — брючата с пузырями, пиджачки кривенькие, рубашки с серыми каемочками пота, галстучки — скрюченными веревочками… У первых головы вздернуты гордо и глаза смотрят победно поверх рядовых комсомольских головенок, у других приклонены угодливо, к плечику, а взгляд скромненько устремлен в пол. Все правильно, все по рангу. Зазывали по одному в кабинет, задавали устало, не глядя пару скучных вопросов. Возражений нет? Нет! Поздравляем. Всё — принят. Следующий. Плати бабки, расписывайся, получай значок. Билетик — чуть позже…. Комсомолец.