Лисиной. Я-то подойду, конечно, пообщаюсь. Но с ним ведь не только я на сессии общаюсь. Тома Куку его обработает, как захочет. Костик, видимо, скоро ей предложение сделает. И будет у нас, Ирина Максимовна, настоящая стопроцентная депутатская свадьба.

Рысина (возвращается к третьей паре туфель). Да уж. Я сегодня анализировала таблицу голосований: он уже с полгода по всем серьёзным вопросам голосует, как Тамара Яковлевна наша.

Голос Лисиной. Про это я и говорю. Так что на Костика завтра лучше не рассчитывать. (Смеётся.) И не быть ему зав-лор-отделением, а быть ему господином Кукушкиным.

Рысина (прохаживается в третьей паре туфель вдоль зеркального шкафа). Ну и ладно. Мы перед Волковым честны и чисты: просил – сделали, но не получилось. Субъективный фактор, Михаил Владимирович, ничего не попишешь. А об остальном пусть у него голова болит. Правильно же Ангелина Николаевна?

Голос Лисиной. Разумно. Мы свои обязательства перед ним выполним, как сможем, а он пусть свои, перед кем ему надо, выполняет, как хочет. Спокойной ночи, Ирина Максимовна.

Рысина (начинает разуваться-раздеваться). Отдыхаем, Ангелина Николаевна.

Картина двенадцатая

На электронных часах задника 22–37. Кинозал в ДК «Железнодорожник». Воробьёв и Кукушкина сидят спиной к зрителям спектакля и смотрят фильм – «Дядю Ваню» А. Чехова в постановке А. Кончаловского. Зрители спектакля вместе с ними смотрят на большом экране заключительный монолог Сони.

Соня. Что же делать, надо жить!

Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем!

Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь… Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… Мы отдохнем!

Мы отдохнем!

Фильм заканчивается, Кукушкина и Воробьёв выходят, и Воробьёв провожает Кукушкину домой: проходят из ДК влево до конца сцены, а потом идут по авансцене направо.

Воробьёв. Какое-то сплошное нытьё!

Кукушкина (подражая Елене Андреевне из фильма, произносит ту же фразу). «А хорошая сегодня погода… Не жарко…»

Воробьёв (подражая дяде Ване из фильма, также отвечает). «В такую погоду хорошо повеситься…»

(Оба весело смеются.)

Воробьёв. Но самое печальное, что Антон Павлович беспощадно прав. «Когда нет настоящей жизни, то живут миражами».

Кукушкина. Третий раз смотрю, а только сейчас пронзило. Чехов написал эту пьесу в 1896 году. Помнишь вопрос, который Астров задаёт: «Те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом?» Вот уже больше 120 лет прошло, он же нас спрашивает! Помянем их добрым словом, Костя?

Воробьёв. Тома, а они для нас дорогу пробили? Через 20 лет после первой постановки «Дяди Вани», вспомни историю, что случилось? Революция. И потом дорога привела в тупик.

Кукушкина. Ну, зачем ты так, Костя. Революцию же не Астров устроил.

Воробьёв. Тома, эти нытики революцию допустили, а поэтому тоже виноваты. Дорогу они для нас пробивали. Ага, спасибочки – идём-спотыкаемся…

Кукушкина. Знаешь, никогда так раньше об этом не думала. Ты молодец, доктор Лор. Оказывается, и в литературе хорошо разбираешься.

Воробьёв. Тома, я в жизни пытаюсь разобраться. Литература, конечно помогает.

Кукушкина. Костя, а на этом свете «мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир»?

Воробьёв (печально). Ни-ког-да… Всё небо в алмазах не будет ни-ког-да. Каждый на этом свете добывает себе алмазы сам. Как может. Если не может, то ноет и глупо надеется, что это случится без его усилий, как чудо. И именно поэтому пока частички милосердия тонут в потоке зла.

Кукушкина. Надо предложить Рябчикову, чтобы зрители после фильмов оставались хотя бы на полчаса и обменивались впечатлениями об увиденном. Вступительные лекции приглашённых киноведов это хорошо, но зрителям надо дать и самим высказаться.

Воробьёв. Я говорил Олегу Романовичу об этом. Но он сказал, что и так еле-еле вписал в афишу ДК время для этих еженедельных лекций и показов по пятницам.

Кукушкина. А ты знаешь, что завтра, скорее всего, дума наша примет решение о приватизации «Железнодорожника», и он их никуда в Руграде уже вписать не сможет?

Воробьёв (удивлённо). Чего-чего?

Кукушкина. Того-того! Опять в депутатскую папку не заглядывал и даже повестки завтрашней сессии не знаешь. А там этот вопрос стоит. И любимцы наши это решение протащат, я чувствую. Выдра меня для этого сегодня у себя в кабинете покупала…

Воробьёв (перебивает). Дошло до меня, как до жирафа, зачем это Лисина мне должность завотделением предлагала. Ага, и хочет, чтобы я завтра на сессии свои способности к командной работе проявил. Поня-я-я-тно! Вот бл! Ой, Том, извини, пожалуйста. Чуть не вырвалось.

Кукушкина. Ну, я рада, что тебе (передразнивает) поня-яя-тно. А Рябчиков планировал после экранизаций Чехова устроить сериал из Достоевского. Но планам этим…

Воробьёв (уверенно перебивает). Суждено сбыться! Я не доктор Астров, я доктор Воробьёв!

Кукушкина (останавливается у правого края сцены). Доктор Воробьёв, мы около моего дома.

Воробьёв (тоже останавливается). Незаметно как-то… Удивительно, когда я с тобой, то не чувствую ни времени, ни расстояний… В следующую пятницу «Плохой хороший человек» с Далем, Высоцким, Папановым! Идём?

Кукушкина. Конечно, идём. Пока, а то мои родители до сих пор моё время хорошо чувствуют, как будто я ещё учусь в начальных классах, а не уже учу начальные классы.

Воробьёв. Погоди немножко, посмотри на небо. Тучная чернота и ни одной звезды-алмаза. А я смотрю на твоё лицо – синева и два глаза-алмаза. (Целует Кукушкину, и они в поцелуе исчезают за кулисами.)

Картина тринадцатая

На электронных часах задника 23–11. Богатая просторная спальня в квартире Павла Петровича Ястребова. Ястребов в пижаме, в очках в постели с женой Милой сидят лицом к зрительному