Командовали остатками нашей батареи (156 человек) лейтенант по фамилии Шварцвальд и Шпис, вахмистр Шпис.

Каждый вечер в 20 часов у нас проходило построение, где нас распределяли в наряд. А вообще мы должны были приводить в порядок форму, себя самих и вообще отходить от перенесенных тягот войны.

Наконец выдалось достаточно времени написать домой. Ведь из котла письма не пошлешь. Разумеется, писать обо всем я не мог, не имел права — наши письма просматривались военной цензурой.

Вот что я написал:

Дорогие родители, дорогие братья и сестры!

Мне удалось целым и невредимым выйти из окружения под Черкассами. Правда, форма изорвалась, но ее после заменили на новую. За наши заслуги командование наградило нас медалями.

Я получил:

— от имени фюрера Алоису Цвайгеру (7-я батарея 86-го артиллерийского полка) «Крест за заслуги» второго класса с мечами.

Надеюсь, что вы все здоровы, и до скорой встречи!

ваш сын Лоис.

Нашему командиру батареи выпала действительно нелегкая задача — он был обязан лично письменно уведомить родных и близких всех своих погибших и пропавших без вести подчиненных.

Канцелярия 26469В» 17 марта 1944 года

Добромил, 7-я батарея

Уважаемые члены семьи!

Мне выпала нелегкая задача сообщить Вам о том, что Ваш сын (супруг, далее звание, должность)… с 17.02.1944 числится пропавшим без вести. В тот день батарея с тяжелыми боями выходила из кольца окружения противника в районе Черкасс. Несмотря на предпринятые поиски, обнаружить Вашего сына (супруга, далее звание, должность)… не удалось. Если Вы не получите известие иного содержания, считайте его погибшим или попавшим в плен. Если же получите, просим незамедлительно поставить нас в известность.

С искренним соболезнованием,

Ваш оберлейтенант и командир батареи (…).

После трехнедельного отдыха мы снова были в Пшемысле. Из остатков частей и подразделений там формировались новые лолки. Моим новым назначением стал 157-й артиллерийский полк. Вахмистр Шмидт, Александр Кляйн и я попали в 7-ю батарею. Штегер и Гутмайр — в 8-ю. Увы, но нас разлучили. Вечером мы собрались на нашей квартире и были очень удручены этим обстоятельством. Ведь мы понимали, что вскоре вновь окажемся на передовой. На сей раз на центральном участке — южный участок перешел к русским. Нас снова гнали на убой. И приходилось ожидать повторения уже пережитого, если не худшего. И когда же все-таки кончится это безумие?

Апрель 1944 года

1 апреля во время обеда Шмидт объявил: «После еды построение!» На построении объявили: «Двенадцать человек едут в отпуск». Мы с Кляйном оказались в их числе. Сначала мы даже не поверили, что нас перед отправкой на фронт отпустят домой. В канцелярии у нас потребовали указать точный адрес пребывания в отпуске. Шпис предупредил: «Если ваш полк решат перебросить на фронт раньше, вас тут же известят об этом и отзовут. И никаких отговорок».

На следующий день мы поездом из Добромила через Чехию отправились на родину.

Отпуск

4 апреля, как раз в Страстной четверг[7]я прибыл домой. Мои родители, сестры Роза и Ветти были на седьмом небе — я свалился как снег на голову! Но радость омрачалась тем, что мой брат Берт до сих пор не давал о себе знать. Считалось, что он пропал без вести под Сталинградом. Но мы опасались и худшего.

Я отдыхал, но пришлось и поработать. Отец мой был лесничим, поэтому всю неделю отсутствовал дома. Ночевал он обычно в домике в лесу. Мы держали корову, двух коз, свинью и кур. Надо было повозиться и в небольшом саду. Сено мы приобретали на окрестных подворьях или же косили сами на лугах, принадлежавших лесничеству. За сено полагалось отработать. Денег хватало лишь на пропитание — отцу платили всего ничего, хотя тогда приходилось работать по 60 часов в неделю. Кроме того, продукты питания из-за войны были по карточкам. Если ты забивал, например, свинью, то должен был сообщить властям — часть мяса полагалось сдать государству. Если же ты задумал тайно забить кабана, за это вполне можно было загреметь в концлагерь.

В понедельник после Пасхи меня пригласили на встречу в ресторанчик местные фюреры НСДАП Брандль и Хазельбауэр. Чтобы не прослыть противником режима, пришлось пойти. Нас было 15 человек отпускников, и нас вознамерились угостить на славу. Но, несмотря ни на что, настроение у меня было ни к черту, потому что я понимал, что уже очень скоро снова в окопы. Кроме того, я был всерьез обеспокоен судьбой брата.

Зашел я и к своему работодателю Марбахлеру в Бруннбахе. Надо было сходить — кто знает, может, больше и не свидимся.

Это было в пятницу 19 апреля. В Родельсбах приехала почтальонша передать мне телеграмму, в которой говорилось, чтобы я немедленно возвращался в войска. Прибыть надлежало в местечко Миллек под Краков.

Отец еще не вернулся с работы, он приехал только вечером в субботу — так что я и попрощаться с ним не смог. Мать была сама не своя — еще бы: один сын неизвестно, жив или погиб, другой отправляется на верную смерть.

На следующий день было горестное прощание с матерью и сестрами, они перекрестили меня на дорогу и наказали быть поосторожнее, чтобы вернуться домой живым и здоровым. С тяжелым сердцем я дневным поездом из Гросраминга через Чехию отправился в Польшу с отпускным свидетельством, дававшим мне право отдыхать еще целую неделю. Можно было, конечно, остаться и догулять эти дни, но местные наци наверняка были в курсе всего и тут же настучали бы на меня куда следует. Что-что, а язык у этих господ был подвешен хорошо, они готовы были вступить в любую человеконенавистническую организацию, тем более, что они палец о палец не ударяли, только вопили лозунги, призывы, да следили за своими односельчанами. А потом, как это обычно бывает, били себя в грудь — мол, мы что, мы ничего, мы — порядочные бюргеры.

Назад в безумие

В воскресенье в 10 утра я прибыл в Краков. Вскоре я встретил Кляйна и еще нескольких отпускников.

В вокзальной комендатуре нам было сказано, что 7-я батарея вчера отправилась куда-то на центральный участок. На военном грузовике мы добрались до Миллека, там располагался полигон. Штабная батарея как раз занималась разгрузкой всего необходимого. Шпис велел нам ехать вечером в направлении Минска. Меня и еще одного бойца отрядили охранять вагон — и здесь вовсю орудовали партизаны. Но отъехали мы по расписанию и добрались без происшествий.

Неподалеку от Минска мы остановились на какой-то станции. Я решил сходить забрать полагавшийся мне сухой паек. Но, выйдя из станционного здания, окаменел — поезд, оказывается, уже отправился! Без меня! Я стоял с этим пайком в руках, без оружия, без всего — все осталось в вагоне. Я всерьез испугался — я понимал, что ожидает тех нерадивых солдат, которые теряют оружие, — штрафная рота! А там шансы выжить — нуль! Несколько русских женщин, глядя на меня, от души потешались. «Ну и кретин же я!» — мелькнуло у меня в голове.