Привет, Женька! — бросил оперуполномоченный, даже не удивившись встрече с однокурсником. — Позвонить надо срочно!

Не меняясь в лице, Облучков придвинул к нему телефонный аппарат. Лишь его глаза, казавшиеся за толстыми, плохо протертыми линзами очков совсем крошечными и мутноватыми, засветились любопытством.

Шелехов зашуршал диском, бросил в трубку:

— «Скорая»?!. Сердечный приступ!.. Ефимов... Пятьдесят восемь...

Назвав адрес монтажно-наладочного управления, он по-дружески подмигнул Облучкову:

— Как дела?

Тот пожал покатыми плечами, стряхнул соринку с лацкана старомодного пиджака:

— Работаем... А ты чего это у нас бегаешь, «скорую» Ефимову вызываешь?

— Плохо ему, — коротко пояснил Шелехов.

— Это-то я понял... Довел старика? — укоризненно блеснул стеклами очков юрисконсульт.

Шелехов рассмеялся:

— По-моему, он просто хороший артист!.. А ты давно здесь? Если мне не изменяет память, ты на какой-то базе работал?

— Третий месяц здесь.

— На что польстился?

Облучков с деланным возмущением втянул подбородок:

— А чего это ты, Витька, меня допрашиваешь?! Ну-ка, слезь со стола, сядь на стул и объясни цель визита!

Если до этого Шелехов лишь привалился к столу, то теперь расположился на нем основательно и даже ножки скрестил.

— Взяточник ваш Ефимов, — сообщил он. — Вот и создал мне мороку.

Облучков хитро прищурился:

— Вот ты здесь развалился, болтаешь со мной, а я, может, его первейший соучастник и лучший друг? Заговорю тебе зубы, а Аркадий Владимирович тем временем ноги в руки и...

— Не беспокойся, я не один... Мой напарник ни на секунду не отходит от больного, — ответил Шелехов и холодно посмотрел на Облучкова: — А ты не допускаешь мысли, что, зная о твоей причастности к преступлению, я просто-напросто играю с тобой в открытую, чтобы по старой дружбе толкнуть на явку с повинной?

Облучков опешил, сердито столкнул оперативника со стола:

— Ты такие шуточки брось!

И оба они рассмеялись.

Потом Шелехов рассказал старому приятелю, насколько это было позволительно, про заявление шабашников, про ситуацию в туалете. Облучков слушал внимательно, потом огорченно проговорил:

— Вот дурак!.. Надо было в унитаз и за ручку дернуть. Тогда бы он тебе здорово насолил. Ведь нырять туда его не заставишь, пришлось бы самому унитаз снимать!

— Да-а... С тобой опасно иметь дело, — отшутился Шелехов и поинтересовался: — Не женился еще?

— Лень, — откровенно признался Облучков.

— Ты, кажется, мой ровесник? — озадаченно взглянул на него Виктор Григорьевич. — Тоже с пятьдесят второго?

— Память у тебя хорошая.

— Чего ждешь? Моя дочь уже школу вот-вот заканчивает...

— Хлопот много? — заботливо спросил Облучков.

Шелехов махнул рукой:

— Лучше не спрашивай! Какие-то долговязые с обесцвеченными чубами до подъезда провожают... Жена с ума сходит.

— Мудрому никто, кроме его самого, не нужен, — наставительно произнес Облучков.

— Сам придумал? — проявил интерес Шелехов.

— Луций Анней Сенека!

— М-да... Хорош твой Сенека, — скептически заметил Шелехов.

Облучков покачал головой:

— Вечно ты, Витька, спешишь с выводами... Далее сказано: но хоть с него и довольно самого себя, иметь и друга, и соседа, и товарища ему хочется... Приходи сегодня часиков в семь, я тебя в шахматы надеру, папа что-нибудь поучительное расскажет... Можешь и в девять заявиться, я поздно ложусь...

— Постараюсь, — пообещал Шелехов и, глянув в окно, спохватился: — «Скорая»-то уже приехала! Пойду, а то, чего доброго, увезут без меня.

У дверей кабинета начальника отдела снабжения с печальными лицами стояли Трошин и Дмитрук. Шелехов подошел к ним:

— Врач появился?

Мужчины кивнули. Оперуполномоченный взглянул на них, проговорил:

— Спасибо, товарищи, вы свободны. Когда понадобитесь, следователь вас вызовет... Бригадиру о сегодняшнем дне рассказывать не обязательно, я сам с ним встречусь... Понятно?

Трошин отозвался:

— Понятно...

— Чего уж непонятного? — поддакнул Дмитрук.

— Тогда до свидания, — сказал Шелехов, входя в кабинет.

Ефимов лежал на выстроенных в ряд стульях и стонал с самым скорбным выражением лица. В изголовье больного пристроился младший коллега Шелехова, рыжеусый лейтенант Груничев. Врач «скорой помощи» — высокий черноволосый парень с золотой печаткой на безымянном пальце — что-то строчил за столом.

— Ну как? — склонившись к нему, поинтересовался Шелехов.

— Все в порядке. Я сделал инъекцию, — ответил тот и со смешинкой в глазах добавил: — Больше для профилактики.

— Допрашивать можно?

Врач задумался, но тут же уверенно кивнул:

— Конечно... Только не очень пространно...

— Что, если я попрошу вас поприсутствовать?.. Тоже больше для профилактики?

Врач улыбнулся, посмотрел на часы:

— Ну, если для профилактики... Десять минут могу побыть.

Шелехов поблагодарил его, взял стул и, уложив на колени папку с протоколом допроса, сказал, глядя на Ефимова:

— Нами возбуждено уголовное дело по факту вымогательства вами, гражданин Ефимов, взятки...

— Какая взятка?! — закатив глаза, простонал Ефимов. — Вы что?!. Что вы такое говорите!?

— Понятые при вас подтвердили, что во врученном вам конверте находятся помеченные нами купюры...

— Бросьте вы... — умоляюще проговорил Ефимов. — Зачем делать из меня взяточника? Этак любое совпадение можно истолковать, как заблагорассудится... Я же зашел в туалет, чтобы справить нужду, а там этот конверт... Разве я мог это предположить? Ну, сами подумайте!

— А как объяснить отпуск на сторону уголка и труб? — спросил Шелехов. — Насколько мне известно, ваше управление не занимается поставкой металлоизделий в совхозы.

— Неужели непонятно?! Это же элементарные вещи! — с печальным укором сказал Ефимов. — Я родился в деревне, там и вырос... У меня была бабушка, и вот она, когда я был еще совсем крохой, рассказывала мне сказки... В этих сказках говорилось о тяжелой доле русского крестьянства, о тяготах и лишениях, которые приходились на долю простого народа... Моя бабушка была для меня тем же, чем для Александра Сергеевича была Арина Родионовна...

Рыжеусый оперативник уставился на начальника отдела снабжения с откровенным любопытством. Прислушивавшийся к разговору врач, чтобы не прыснуть смехом, прикрыл рот ладонью. Шелехов едва сдержал улыбку. Однако Ефимов, смежив веки, продолжал тем же жалобным голосом:

— Она и привила мне любовь к крестьянству... Всегда я чувствовал свой неоплатный долг перед деревней. Это усугубилось еще и тем, что сам-то я не остался в деревне, уехал в город... И вот при любом удобном случае я оплачивал свой долг, помогал деревне, как только мог, насколько это было в моих слабых силах... Поэтому я пошел на отпуск металла этому совхозу... Слабость, как понимаете...