Опережая события, скажу, что мы прожили там месяц, и вдруг одним пасмурным утром эти неожиданные блага исчезли. Спустя несколько недель город задрожал и начал осыпаться частями: чудовищные звуки лопающихся балок, трескающихся стен, изломов всевозможных строительных пород, что сошлись друг с другом в неумолимом ветшании, ломаясь неровными кусками, стираясь в разноцветное крошево, наполнили его до краев. Оглушенные, мы бежали оттуда со всех ног, и уже издали, минуя множество отвратительных столбиков, прилежно гудящих в своей таинственной силе, увидели, как город окончательно просел, уменьшившись в разы, а затем с трагически-живым хрустом провалился сам в себя, вздымая высоченное здание клубящейся пыли. То самое еще долго высилось на горизонте, заглядывая нам в спины, как тень, оставшаяся без хозяина, или как призрак, не смирившийся с тем, что некогда был телесным.

А тогда, варя бессмысленный кофе, я раздвинул голубые жалюзи, чтобы напоить грустные стены горячим светом. Простынного цвета обои медленно начали менять окрас, впитывая солнечную энергию.

Я завел старинные часы, и в чужих, но словно родных стенах, как всегда бесшумно, появилось время.

Потолок оказался едва синим, стены сменили один белый цвет на другой, пол проявился пепельным. В комнате ничего не было, кроме просторной низкой кровати, широкой панели телевизора, где однообразно шел помеховый дождь, и письменного стола. Там я нашел пачку сигарет и положил к нашим вещам, предавшись мечтаниям.

На улице расположилась страшная жара, которая раздражающе держалась второй день. Мы боролись с ней, регулярно принимая холодный душ в столь редко-дружелюбной ванной комнате и не покидая постепенно раскаляющихся стен.

Вспомнилось, что такая же жара, от которой таял асфальт, однажды пришлась на странный день, когда у нас еще были соседи. Пекло воцарилось настолько яростно, что основная часть слабого пола, двигаясь на тонких ногах невпопад, теряла связь с собственной навигационной системой, и головы их дрожали, как шарики на невидимых нитках.

В тот самый день некоторые страны, предварительно сговорившись, высчитали, сколько кислорода производит зона леса каждой из них, после чего сформулировали цену на это и начали взимать деньги. Счета буквально наводнились ими, ведь угроза частного купола стала вполне реальной.

Вспомнилось и другое, случившееся перед тем самым днем, когда мир сошел с ума и надумал умереть в один момент, вобрав в смертельную поруку почти все, что было способно питать и производить кислород. Тогда шел снег. При этом конец августа, повсеместно намекая на свое присутствие, выглядел более чем странно, и снег тот был не менее странен, не сразу проявившись в качестве снега. Он пришел необычно редким: точно поролоновые крошки, метались далеко друг от друга снежинки, паря, взлетая, рисуя петли вместо скучного падения и все же достигая асфальта и тут же сгорая на нем, так и не дав ответа на вопрос: не галлюцинация ли это? Так продолжалось весь день. Присмотревшись к внешне хаотичному кружению неопределенных частиц, я убедился сам и убедил Алису, что это настоящий августовский снег.

– Дорогой! – почувствовал я вкус ее голоса в своих ушах. – Иди сюда, тут так хорошо…

Жара продолжалась еще почти неделю, то чуть слабея, то адски усиливаясь. Почти все это время, в большей его части, мы провели, крепко внахлест обнявшись, под холодной дробью старой подруги-воды. Капли беспорядочной массой художественно текли по выпуклому стеклу ионизаторов, пряча в грустном нигде столь знакомые сердцу черты, пока тела делились теплом друг с другом. Сквозь электронную музыку воды, обнимая мою женщину изо всех сил, я отчетливо слышал, как сильно и гулко стучит о меня ее молодое сердце. Я соединял эти звуки между собой и начинал слышать особую мелодию – концентрированного счастья, от которого неприторно млела, облаченная в прозрачные стены, моя голова. Музыка не казалась монотонной, она менялась, лавируя синхронно с моим настроением.

«…на что похож стук нашего сердца… – дрожало эхо по периметру моих ушей, – на нашу поступь по молодому снегу…» – думалось мне и нестерпимо хотелось снега, который давно исключил из мест своего посещения несчастную Землю.

Алиса завернулась в полотенце, усыпанное изображениями пышных роз, которое по сей день, уже ветхое, путешествовало с нами в одном из рюкзаков. Босые ноги ее вкусно зашлепали в глубь дрожащих от зноя стен. А я еще немного покрутился под очаровательной лаской воды. Потом переместился на белый холодный кафель и принялся рассматривать себя в зеркале.

Я задумался о том, что она любит во мне. Позже я часто, с периодичностью раз в несколько лет, находил в ее рюкзаке зеркальце, в котором долго и пристально разглядывал свое лицо. Оно застыло в тридцатилетней маске, сохранив мимику, морщины и прочие шрамы жизни, которые олицетворяли меня. Прямо в мою широкую переносицу смотрел будто вырезанный из дерева смуглый мужской лик с черными волосами на голове и застывшей на щеках трехдневной щетиной. Уже множество лет я не брился. Холодные серые глаза не моргали, ямки на щеках растворились во временной грусти, а острый подбородок и правая скула несли на своей кожной сути аккуратные коричневые ранки родинок.

Я тщательно вытер белым полотенцем спасительный шар ионизатора, на секунду поймав собственный взгляд в зеркале. Захотелось с размаху ударить головой отражение, чтобы разнести в пластиковый порошок осточертевший прибор. После этого мне осталось бы надеяться, что за прошедшие годы что-то в мире изменилось.

Разумеется, я не стал делать ничего подобного.

Металлическая раковина была в застарелых пятнах от умерших капель воды, они ложились слоем на слой, представляя собой сложное образование, навевающее думы о зарождении внеземной цивилизации. Я поскреб пальцами это мироздание, оно не шелохнулось, намертво въевшись в спасительную твердь. Я намочил ладонь и тяжело провел ею по сложному рисунку. Тот дрогнул и рассыпался на несколько кусков. Еще движение влажной кистью – и чужая упорядоченность рухнула.

Я опять вперился взглядом в отражение, узнавая и не узнавая себя.

Через несколько дней зеркало все же было разбито. Я сделал это механически, решив разрушить странную тягу к амальгамному предмету.

И действительно – мне стало легче. От удара по своему изображению высокое стекло водопадом рухнуло вниз, окатив агрессивного двойника брызгами и оставив на нем кельтские узоры царапин. Немного времени спустя собственная кровь омыла тело длинными полосами и размашисто закапала на пол. Я запаниковал, потому что не видел человеческой крови несколько десятков лет. Запрыгнул в ванную, включил душ, одновременно отгораживаясь шторой от прочего мира.

Больше всего я боялся напугать Алису.

Подкрашенная кровью вода сгустилась у ног, создавая неприятную иллюзию, от которой я занервничал еще больше. Я усилил напор и прибавил температуру. Уши жадно щупали пространство за шторой. Но Алиса то ли не услышала шума вытекшего из рамы зеркала, то ли решила дождаться моих комментариев… Как бы там ни было, входные двери покоились на шарнирах без движения. Спустя несколько минут я начал убавлять воду, необъяснимо почувствовав себя неуютно. Шум кранов унялся.